Читаем Любаша. Сольный концерт для женского голоса полностью

Любаша. Сольный концерт для женского голоса

Тогда, в начале девяностых, банки раздавали направо и налево приличные ссуды под развитие собственного дела, и импозантный Н.Н. получил денежку якобы для того, чтобы поднять фермерское хозяйство. А современному фермеру как без жены? Никак нельзя. Причем супруга должна быть подходящей – ну, допустим, оперной певицей. Вот и познакомился Коломиец через А.Г. с Любовью Станиславовной. Свадьбу сыграли они пышную в ресторане «Саппоро» – круче него в те времена в Хабаровске и не было, пожалуй.

Расточительности Николая Николаевича в пору брачных ухаживаний не было границ. Он устраивал бесконечные увеселительные мероприятия и щедро одаривал друзей: как-то преподнес А.Г. целую тушу молодого барашка. В качестве свадебного подарка Коломиец купил Любочке квартиру в Биробиджане и чудесно ее обставил, не забыл даже про пианино.

Месяц безоблачного семейного счастья, а потом Коломиец поехал в родную деревню – якобы для того, чтобы приготовиться к встрече женушки. Через неделю прислал ей открытку, велел собирать чемоданы и ждать его сигнала к отъезду. И села Любовь Станиславовна на чемоданы, и потекли дни, недели и месяцы ожидания, и не было от дорогого мужа больше ни слуху ни духу.

За это время Любу уволили с работы, у нее начали кончаться оставшиеся от мужниных щедрот деньги, и пришла пора потихоньку распродавать вещи из своей уютной квартирки. А тут еще выяснилось, что у Н.Н. есть и всегда была жена, с которой он и не собирался разводиться, а вся его семейная жизнь с Любой оказалась фарсом, мыльным пузырем. Вот и осталась Любаше на память о муже только приставка к фамилии на визитной карточке. Ну, и квартира, разумеется.

– Дура я, дура! – сетовала Любовь Станиславовна, перебирая фотографии, на которых она, счастливая и толстая, как корова, сидела, стояла и лежала рядом со своим важным супругом. – Ради чего, спрашивается, столько сил в этого старого пердуна угрохала? Ведь я его целых три недели от импотенции лечила. Как вылечила, так он сразу и ускакал к своей бабе, будь она неладна!

Удивительно, какие изменения происходят в людях, когда они не играют на публику: я впервые видел Любовь Станиславовну, так сказать, за кулисами, расслабленную и уставшую, – тут-то все ее деревенское происхождение и начало вылезать наружу. Голос, плавный и благородный на сцене, стал отрывистым, грубым и неотесанным в естественных условиях. Сама Люба вдруг как-то отяжелела, обмякла: ей бы платок на голову да на завалинку рядом с козой (или с ее ненаглядным супругом-аферистом) – и впрямь фермерская жена.

Напоив нас с А.Г. на ночь чаем, Любовь Станиславовна начала готовиться ко сну. По ходу беседуя с нами, она, нимало не смущаясь, разделась перед зеркалом до белых трусиков неважного вида – я сразу отметил про себя, что они были старые и заштопанные.

– Мальчики, как вам моя грудь? – как бы между прочим, без эмоций поинтересовалась Люба, поворачиваясь к нам.

– Божественна, просто божественна, – с такой же безразличной интонацией откликнулся А.Г., разглядывая журнал.

– Да? А мне кажется, в последнее время у меня сиськи немного отвисли. Кстати, не обращайте внимания на мое белье. Приличное-то купить не на что, вот и приходится трястись над каждой тряпкой. Косметику тоже в микроскопических дозах расходую. Боюсь подумать, что буду делать, когда все закончится.

Можете себе представить негодование хозяйки, когда на следующее утро она обнаружила, что А.Г., вставший раньше всех, решил освежить себе голову ее краской для волос и в результате уничтожил полфлакона. Мало того, после ванной он втер в свое аристократическое тело почти весь дорогущий крем, который Люба намеревалась растянуть еще на полгода.

На этом Любины потрясения не окончились: оказалось, что безнадежно прокис суп, сваренный накануне к нашему приезду, потому что на ночь его никто не догадался поставить в холодильник; кончился весь чай и кофе, а в придачу ко всему отключили за неуплату телефон.

Когда мы прощались с Кузнецовой на вокзале, у нее был весьма потерянный вид: она стояла на сером перроне маленькая и вся какая-то съежившаяся, нелепая в своем пепельном парике и убогом приталенном пальто. Сжав губы и нахмурившись, Люба глядела вдаль. В будущее? В прошлое? По-видимому, там, куда был обращен ее мрачный взор, утешительного было мало. От прошлого помощи ждать не приходилось, будущее тоже не сулило ничего хорошего. В настоящем же оставалось только надеяться на то, что скоро все изменится к лучшему.