Любава

— Нет, дева, не писал, — вздохнула Пелагея Ильинична, — вместо него написали. Как уехал, так через месяц и получили писанину эту, про смерть его. Она, окаянная, смерть-то, как разведала дорогу к нашему дому, так уж и шастала до последнего… Вот я и жду-дожидаюсь внучат по сей день… Ой, дева, выпьем-ка мы еще по глоточку, что-то сегодня в руку пошло. — Пелагея Ильинична сама налила Любаве и долго смотрела, как искрится, покачивается настойка в рюмке.

— Вы поешьте, — попросила Любава, — а то стынет все.

— Стынет не вянет, — усмехнулась Пелагея Ильинична, — беда небольшая. С меня теперь едок как из лешего ездок. А ты вот кушай, на меня не смотри.

Круглое, морщинистое лицо Пелагеи Ильиничны и то, как она за столом сидела, бочком, словно бежать куда собиралась, выражали такую горькую печаль, что Любаве до слез больно за нее стало. Хотелось ей сказать что-то доброе, этой старой женщине, да она не знала что. Может быть, настойка тут дело решила, а только вдруг уютно и спокойно Любаве стало возле Пелагеи Ильиничны, так покойно, как уже давным-давно не было.

— Я ведь вот как на Самого-то рассчитывала. — Пелагея Ильинична гладила сухонькой рукой скатерть на столе, по временам выбирая из нее что-то невидимое глазу. — Думала, что уж он-то немцу не дастся. Да не судьба, видно, в сорок третьем и на него похоронка объявилась. Ах, дева, дева, сладко ли об этом поминать? Думаешь, выстыло уже нутро, обтерпелось, ан нет… Видно, так до смерти и будет запекаться… Что, Любава, спать будем укладываться?

— Не знаю, как вы?

— Давай будем. Времечка уже вон сколько набежало, а всего за раз не переговоришь. Митрий-то теперь в своей зимовьюшке и то, поди, спит. Небось уломался за день по тайге, так и рад прислониться…

Тихо в доме. Непривычно светло от выпавшего снега. Этот свет мягко проник в комнату, залил стены и потолок ровным сиянием, и, купаясь в этом сиянии, тихо лежала в постели Любава, прислушиваясь к себе.

10

Про Верхотинку в Макаровке говаривали: «По Верхотинке пойти — сапоги сносишь, лодкой проплыть — весла сточишь». Так оно и было. Петляла горная речка, словно заяц по кустам, а на каждой петле то завал из могучих деревьев, то порожек светлые воды разбивает. Но уж зато красотища здесь неописуемая. Выбегают деревья на самые берега и в особенно узких местах чуть ли кронами над речкой не смыкаются. А там, где нет леса, стоят неприступные скалы, вразнобой покрытые кедровым стлаником да мхами. Сюда в летние месяцы выходят на отстой изюбры, спасаясь от гнуса. И если кому доводилось видеть эту картину — на самой круче стоит одинокий красавец, гордо вскинув ветвистую голову, то уже вовек не позабудется она. А в тех местах, где густо и пышно зацветает над берегами по весне черемуха, осенью не в диковину повстречать гималайского медведя.

Струятся воды реки, стремительные и прозрачные, густо обсыпанные опавшими листьями. Выносятся на редкие плесы, завихриваются на крутых излучинах, взлетают на пороги, бьются в каменные скалы, и так до самого устья, где малость вольготнее им становится среди расступившихся гор Сихотэ-Алиня.

Сидя на корме, успевает Митька лодкой править, послушно выполнять все причудливые повороты и извивы Верхотинки, успевает и за берегами смотреть. Это только на первый взгляд мертвыми кажутся суровые берега, а если присмотреться, да со знанием дела присмотреться, — кипит жизнь, развивается по своим извечным законам, по мудро заведенным порядкам. Вот под нависшими над водой дернинами, между подмытыми корнями деревьев мелькнуло что-то темное, и Митька уже определил, что завела здесь гнездовье выдра. Видимо, спустилась летом по течению, да и облюбовала местечко, еще никем не занятое. Пусть ее, спокойно думает Митька, потомства наплодит — веселее жить будет. И дальше несется лодка, обходя пороги и выворотни, разбивая светлые струи на две бурлящие дорожки.

А в одном месте успел заметить Митька большеклювую птаху с коротким хвостом и обрадовался негаданной встрече с зимородком. Заметив приближающуюся лодку, зимородок порхнул с ветки и, сверкнув голубоватым пламенем, мгновенно пропал с глаз.

«Испортил рыбалку птахе, — пожалел Митька, — к отлету жирует. Да и пора. На старицах ледок по ночам занимается, скоро уже забереги и по Верхотинке пойдут».