Любава

Сгрузив половину воза, Пелагея Ильинична подступилась к Карюхе. Лошадка отдохнула, потные бока ее заиндевели, а местами и снежной коркой схватились. Поднялась Карюха охотно, и Пелагея Ильинична, уперев колено в хомутину, затянула супонь.

— Ну пошли, родимая, — ласково позвала она лошадь, — пошли, Карюха. Не век же нам здесь вековать, пока это мы еще управимся, а солнышко, вон оно уже где.

И Карюха послушно тронула. Скрипнул снег под полозьями, сдвинулся воз. Пелагея Ильинична сбоку бежала, понукала, хваталась за обводья в особо топком снегу и тоже тянула, напрягаясь из последних сил. Так вдвоем они и вытянули воз на хорошую укатанную дорогу. Едва отдышавшись, Пелагея Ильинична сгрузила вторую половину воза и завернула Карюху за оставленными бревнами. Но тянуть из сугроба лесины оказалось куда как труднее, чем сваливать их с саней, и она, без толку подступившись несколько раз, бессильно опустилась на обводину.

Мороза она не чуяла, лишь догадывалась о нем по тому, как гулко потрескивали деревья в тайге да схватывалось дыхание стойким парком. А самой-то мерзнуть было некогда, от делянки таким вот макаром и тащились они с Карюхой. Где Карюха падала, а где и она, Пелагея Ильинична. И уже упрекала себя Пелагея Ильинична за то, что пожадовала сегодня, хотела вместо двух ходок одной обернуться, да баньку успеть протопить, да Митьку хорошенько накупать, так как закашлял он что-то не по-хорошему, а там стирка приспела, картошка в подполе до сих пор не перебрана, в стайке черт ногу сломит — корова хребтиной уже потолок подпирает, — да и мало ли дел по дому, когда кругом одна и помощи неоткуда ждать. Еще слава богу, что сама за три года войны никакой хвори не знала, так бы и совсем гибель, хоть иди да в реку бросайся.

Задумалась Пелагея Ильинична и не заметила, как вывернулся из-за поворота на хорошей рыси пегий жеребчик, впряженный в легкую, из ивы плетенную, кошевку. И опомнилась, лишь когда Карюха прянула ушами и заржала легонько.

Жеребчик резко затормозил, оседая на задние ноги и всхрапывая от молодого азарта. Бросив вожжи, из кошевки тяжело вывалился Гараська Метелкин.

— Бог в помощь, Пелагеюшка, — поприветствовал ее Гараська, доставая кисет из ладного, хорошо сидящего на нем полушубка.

— На бога надейся, да сам не плошай, — нахмурилась Пелагея Ильинична, — он помогает, когда мужик в доме, а когда нет никого, так и бога не дозовешься.

— Плохо зовешь, значит. — Гараська присел рядом, попыхивая самокруткой в короткие пшеничные усы. От махорочного дыма, от всей ладной и крепкой Гараськиной фигуры пахнуло на Пелагею Ильиничну до боли знакомым, славным мужицким духом. Вот так-то и Сам, бывало, присядет рядышком, смолит в потолок и помалкивает. А сердце-то и заходится от великой бабьей радости, от надежной силушки, на которую каждый миг опереться можно.

— Что воз-то развалила? — покосился на нее Гараська пустым бельмом левого глаза, и она вспомнила, как еще в детстве дразнила его за этот глаз бельмаком и как уже в девках лупанула его этим словом, когда не стало прохода на вечерках.

— Не потянула Карюха, вот и развалила.

— Так меньше наваливать надо, а то наперла по самые уши.

— Сама знаю, что меньше. Хотела одной ходкой обойтись. Ну ладно, — поднялась Пелагея Ильинична, — посторонись, а то мы тут до вечера прокукуем.

Пелагея Ильинична взялась за вагу и со зла, что стоит Гараська и молча наблюдает за нею, махом вывернула самую здоровую комелину. Но когда поддела вершинку на прицепные сани, комель тяжело ухнул обратно в снег.

— Паразит, — не выдержала Пелагея Ильинична, — чтоб тебе пусто было! — И чуть не расплакалась снова, но сдержалась при Гараське, не хотела свою слабость при нем выказывать.

— Так ты и рожать не будешь, — усмехнулся Гараська, втаптывая катанком окурок в снег.

— А я вроде бы и не собиралась, — глянула она в единственный Гараськин глаз и сердито двинулась опять к комельку.

— Погодь, — Гараська быстро скинул полушубок и встал к комлям, — заходи к вершинкам, а то и впрямь живота лишишься.

Через полчаса воз был загружен и увязан веревками.

— Ну, спасибо тебе, Гарасий Васильевич, — поблагодарила Пелагея Ильинична, — теперь я и с банькой управиться поспею.

— Среди недели-то? — Гараська уже влез полушубок и опять усмешливо смотрел на нее.

— Да Митька худо кашляет. Напарить хочу его.

— В таком разе жди и меня на парок. — Гараська умостился в кошевой и сдерживал мерина, остывшего на морозе.

— Приходи, — засмеялась Пелагеи Ильинична, — я тебя кипятком враз-то и обогрею. — На том и разъехались…