Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)

Прошло полчаса, а из комнаты, где сидела дочь, не доносилось ни звука. Обеспокоенный, я заглянул туда – и увидел ошеломившее меня зрелище. Дочь сидела на диване, держала в руках книгу, и не просто какую-нибудь детскую, с картинками, но «Дети капитана Гранта»!.. «Что ты делаешь, доченька?» – спросил я осторожно. Дочь подняла на меня затуманенный взор и ответила: «Как что, ты разве не видишь, я читаю!..» – «Ты сама взяла эту книгу?» – спросил я еще осторожнее. «Ну конечно, – ответила дочь, и в ее голосе прозвучало обида на взрослых, оставивших ее одну, – вы же с бабушкой были на кухне».

Читала она весь день, и вечером, укладывая ее спать, я спросил, нравится ли ей книга, на что она ответила с воодушевлением: «Конечно!» – «А кто же тебе понравился больше других?» – спросил я. И получил ответ: «Мальчик, который летал на птице» (эпизод с Робертом, на который явно наложились воспоминания о путешествии Нильса Хольгерссона с дикими гусями – книгу Лагерлеф мы читали с полгода назад), «и смешной дядя, который так много говорил» (вполне адекватное описание Паганеля).

Роман она прочитала за три дня – действительно читала, шевеля губами, переворачивала страницы. А потом довольно внятно – с поправкой на почти полное непонимание реалий – пересказала сюжет. После этого читать она стала только сама…

Я подглядывал в комнату, где шло таинство самостоятельного Приобщения к Книге. Сложное чувство владело мною: в нем была и гордость за дочь (сама стала читать!), и грусть от того, что она так явственно – за один день – начала взрослеть…

…Ах, как я завидую тем, кто ВПЕРВЫЕ открывает эту замечательную книгу…

Еврейское счастье Владимира Любарова

Господь лихую штуку учинил,

Когда сюжет еврея сочинил.

Игорь Губерман

Многих удивило, что известный московский художник Владимир Любаров, блестящий книжный график, проиллюстрировавший и оформивший более ста книг (в их числе Вольтера и Распэ, Гоголя и Гофмана, Жюля Верна и По, Стругацких и Лема), с 1991 года изменил манеру письма. И не потому, что он перешел на станковую живопись, но потому, что возникающие на его холстах странные деревенские жители были так далеки от его изящных стильных книжных иллюстраций. Однако никакого «вдруг» не было. Просто, как потом говорил художник, он почувствовал, что его влечет нечто иное. Он купил дом в деревне Перемилово во Владимирской области и начал рисовать обитателей этого села. А потом и обитателей городка Щипок – это также реальный топоним, так называется улица в Замоскворечье, где вырос художник. За ними последовала серия «Амстердам», в котором Любаров провел месяц с лишним летом 1997 года. Не случайно, что эти картины написаны в традициях лубка – по словам художника, наша жизнь представляется ему «в виде странной лубочной картинки», а лубок нужен «и для снижения пафоса (советского, героического, национального), которым меня перекормили в школе».

О своей жизни Любаров написал книгу-альбом «Рассказы. Картинки». Рассказы небольшие – одна, две, редко три страницы. На развороте одна полоса отведена тексту, вторая – картинке. Текст словно переходит в картинку – и рисунок продолжается рассказом.

Это воспоминания о родителях и родственниках, о жизни на улице Щипок, дом 17, лете на даче в Подмосковье. Манная каша – кошмар детства, телевизор – центр культурной жизни коммунальной квартиры, самозабвенная игра в футбол, первые рисунки… Рыба-фиш бабушки Сони, сакральный ритуал приготовления квашеной капусты…

Отдельная часть посвящена деревне Перемилово, где Любаров с семьей прожил около двадцати лет. Запечатлены различные этапы эпического освоения художником этого мира, его познания и переустройства. В рассказе о том, как Любаров пахал свой участок (вручную!), есть что-то созвучное описанию той борьбы человека с природой (и победы над нею, а потому – победы над самим собой), что вел некогда Робинзон Крузо, моряк из Йорка. Перед нами проходят перемиловские жители – Сережа Большой и Маленький, Надя и Коля, дядя Леша, Митрич, печник Володя, и нет ни одного похожего, каждый говорит со своей интонацией. Точно так же не перепутаешь безымянного рыжего кота и его правнука той масти – по кличке, натурально, Чубайс.

Это емкая, лаконичная проза, построенная по классическому рецепту: словам просторно, а мыслям-образам тесно. Глаз художника выбирает из прошлого самые точные и сочные детали, которые переплетаются, образуя увлекательное повествование, озаренное неспешным любаровским юмором. Любаров кладет слово на бумагу, как мазок на холст, слово и рисунок приобретают новый объем, у них появляется иная перспектива, дополнительное художественное звучание.