Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник)

Владимир Любаров построил (ну, отремонтировал…) дом, посадил разные с/х растения, выпустил большое количество альбомов и книгу прозы, воспитывает двух внуков. И понял, зачем дается жизнь: затем, чтобы рисовать (и писать!) – и создавать то, чего до него не было в окружающем мире. Об этом книга «Рассказы. Картинки». И еще она о том, насколько важно, чтобы все в жизни делать с удовольствием – тогда и делаемое получается лучше. Так поступает сам автор, чем бы он ни занимался: рисует, пашет землю, выпивает (а выпивать с Любаровым чрезвычайно уютно – лично я делаю это уже почти четверть века с несказанным приятством).

Владимир Любаров – художник-праздник. И радость – каждая встреча с его работами. Трудно ответить на вопрос, в чем секрет обаяния картин и прозы Любарова; да и существует ли ответ на такой вопрос?

Картины Любарова, по его словам, это «небольшие придуманные истории» (а рассказчик он отменный), материал же берет он реальный, из нашей действительности. И при этом мир Владимира Любарова фантастичен: все в нем – мужчины, женщины, мифологические ангелы и русалки, кошки и собаки, куры и коровы, голуби и воробьи, дома и качели, магазины, пруд, опушка леса, даже огрызки яблок и окурки – существует в утопической гармонии друг с другом.

Как-то Любаров сказал в интервью: «…Моя задача – проявить в жизни то, на что люди обычно не обращают внимания. …Если художник высасывает из пальца <…> чего в жизни не бывает, то это мало кому интересно. Важно передать сердцебиение жизни. …Мир, который я рисую, существует и без меня, просто я смотрю на него незамутненным взглядом».

Эта лубочная симфония продолжается в цикле картин Любарова «Еврейское счастье». Его герои – не совсем обычные евреи (как не совсем обычны и герои предыдущих серий). Нет, детали жизни, быта, обстановки, одежды, внешности выписаны скрупулезно – пейсы, лапсердаки, кипы, талесы, вековая грусть в глазах. И достоверны обрядовые детали справляемых праздников Суккот, Пурим, Ханука.

Но сами евреи на картинах Любарова далеки от религиозной отрешенности. Для них, вдумчивых и рассеянных, меланхолических и плутоватых, религиозность не сводится к обрядности, а есть лишь одна из форм жизнедеятельности человека.

На большинстве картин этого цикла – повседневная жизнь. Например, Адам и Ева лежат обнявшись на траве на берегу речки. И речка эта самая обычная, деревенская, и ходят по берегу гуси, и сами Адам с Евой так далеки от возвышенных библейских образов (к тому же они одеты – Ева в платье, Адам в лапсердак). Перед нами просто два человека, которым хорошо друг с другом, они смотрят на нас – Ева спокойно, а Адам с некоторой досадой, словно увидел нас, зрителей; и нам становится неловко, как будто мы подглядывали.

Лица Адама и Евы полны покоем и умиротворенностью. Так выглядят многие герои на картинах этого цикла: и евреи, кормящие голубей, и семья во время вечерней дойки – муж жует пирожок, присев на корточки, а жена доит корову, на морде которой такое же выражение спокойной радости.

Куры и петухи, гуси и свиньи, собаки и кошки, как и всегда у Любарова, полноправные участники действия. Более того, они необходимые его участники, потому что нужны для создания царящей на полотнах гармонии. Где происходит действие? Может быть, в черте оседлости, может быть, в раю. Фон – маленькие одноэтажные домишки. Что это за одноэтажная Россия? Перемилово? Щипок?.. Может быть, Витебск Шагала?..

Евреи справляют Суккот и Ту би-Шват, самозабвенно, как дети, лепят снежки на Хануку, пьют красное пасхальное вино. В каждой картине – ощущение радости жизни, ощущение ее как величайшего блага, ниспосланного Б-гом. Грусть и веселье, печаль и радость. И бессмертный еврейский юмор, без которого народ не вынес бы тяжесть тысячелетий диаспоры, – редкостный дар самоиронии, умения взглянуть на себя со стороны и посмеяться над собой (свойство не слабых, но сильных). Вот сидят четверо правоверных за столом в комнате и играют в… домино. Картина называется “Рыба!” – и сидящий к нам лицом уже занес руку для финального удара, который потрясет стол, а над головами игроков стоит в воздухе огромная рыба, величиной со стол…

Перемилово похоже на Щипок, Щипок на Амстердам, а все они – на картины о евреях. Евреи похожи на русских, а те – на голландцев. Потому что Любаров ищет не место, а среду обитания человека, не этнос, а архетип.

Любаров подшучивает над своими героями, порой неуклюжими и застенчивыми, и над творимым им миром – в то же время безмерно любит его. Герои – люди основательные, крепко сбитые, прочно стоящие на земле.