Любимая

Сократ разглядывал пергаменты молча, набычившись, старался унять все громче бухающее сердце. У него перехватывало дыхание, слезы увлажнили вылупленные глаза, весь он обратился в слух и зрение.

Краем глаза наблюдая за ним, невеличка Фидий стал пояснять, что, по его замыслу, новые Пропилеи Акрополя будут украшены мраморным фризом с изображением трех Эриний: Аллекто, Тисифоны и Мегеры, - пусть эти богини мщения символизируют защиту нравственных устоев и готовность истинной демократии покарать всякую несправедливость.

- А мог бы ты, Фидий, доверить исполнение этого фриза моему молодому другу? - Анаксагор кивнул на сопящего, вспотевшего Сократа. - Разумеется, когда он пройдет службу эфеба...

Фидий маленькими соколиными глазками уставился на Сократа, спросил, почти не пряча усмешки:

- А резец-то наш молодой друг держать способен?

- С восьми лет держу! - зычно брякнул юноша, торопясь ответить, пока дыхание вновь не перехватило, потому прозвучало это чуть ли не хвастливо, что не понравилось своенравному Фидию.

- Фаллос свой мы начинаем придерживать с еще более ранних лет, - изрек он с вызовом, - однако достойное ему применение находим куда позже, да и не всякому найти дано!..

Через мгновение Перикл и все его друзья-сподвижники неприятно поражены были захлебывающимся, навзрыдным смехом Сократа.

Чтобы замять неловкость, Анаксагор сообщил:

- Сократ уже выполнил самостоятельно несколько заказов.

- Вон как?! - почти надменно произнес Фидий. - А над чем же сейчас трудится этот разносторонне одаренный юноша?

Смехом преодолев робость и смущение, Сократ ответил сам, хотя великий скульптор обращался не к нему, а к великому Философу:

- Я теперь завершаю небольшую статую Силена для богатого дома Критонов. Они решили поставить этого демона плодородия в своем саду...

Сократ бы с немалой охотой подробней рассказал о новом интересном заказе, но Фидий прервал его:

- Уродливый пьяный Силен в буйном непристойном танце?.. Достоин ли он творческого вдохновения?!

- Силен Силену рознь! - дерзко возразил едва опушившийся рыжеватой бородкой юноша. - Мой хоть и пьян, а мудр, повидал, пережил, передумал много, но не возгордился мудростью своей - принес ее, как чашу вина, людям!..

- А этот юный язычок поострей любого ножа! - не удержался от восклицания дородный, курчавобородый Софокл.

Но Фидий не унимался в предубеждении своем, спросил, почти не пряча ехидства:

- И с кого же ты своего Силена ваять решил:

- А у нас в Афинах похожих немало! - не моргнув, ответил лупоглазый юнец. - Я далеко ходить не стал: с отца своего, Софрониск имя ему, и ваяю!.. Но кажется мне, славные мужики афинские, что Силен мой чем-то похож и на меня - и на того, каким я стану... Клянусь псом, это так!

Все, кроме упрямого и задиристого Фидия, рассмеялись от души. Анаксагор успокоился: нет, не зря привел он Сократа в дом Перикла. А славный стратег, всегда серьезный, суховатый даже в общении, смеясь, мотал своей вытянутой вверх головой, за которую получил прозвище Луковицеголовый, потом, уняв наконец смех, спросил юного гостя:

- Так взялся бы ты за эриний для фриза над Пропилеями? Это, скажу тебе, моя затея, не Фидия, мне и решать, кому доверить исполнение.

Скорат поглядел на него исподлобья и вдруг замотал своей необыкновенно крупной головой:

- Нет! Не близка мне такая затея...

Все с изумлением уставились на этого наглеца, а он, выдержав паузу, объяснил:

- Эринии злы и непримиримы. Не ими бы надо увенчивать вход к величайшей красе и гордости Афин.

Фидий сердито хмыкнул, готовый, однако, списать выходку Сократа на безрассудства молодости. А в усталых глазах Перикла еще ярче разгорелся неподдельный интерес:

- И кого бы ты хотел видеть на этом фризе?

- Уж не Силена ли своего? - хитро ухмыльнулся Софокл.

- Нет! - тряхнул рыжими космами Сократ. - Я был бы рад видеть на этом Фризе трех танцующих Харит!

И продолжил в наступившей тишине:

- Пусть эти дочери Зевса и Евриномы, вечные спутницы Афродиты, олицетворяют будущее Афин: блеск города - Аглая, радость жителей его Ефросина, его процветание - Талия!.. Пусть они утверждают добро на нашей земле!

Некрасивое, грубоватое лицо Сократа, озарившееся вдохновением, стало прекрасным. Всегда сдержанный Перикл вдруг ринулся к юному гостю своему, крепко обнял его, а потом повернулся к смешавшемуся Фидию:

- Ну что, друг мой, доверим ему Харит?

- Если он согласится... - хмуро пробормотал великий ваятель, тиская свои крупные, при мелковатом сложении тела, закаленные единоборством с камнем руки, а потом, как ни в чем не бывало, улыбнулся и обратился к Сократу. Когда наброски принесешь?

- Да мне ведь на военную службу... вот-вот восемнадцать исполнится... - забормотал теперь Сократ, никак не ожидавший такого поворота событий.

- В эфебах походишь, а потом под мое начало пойдешь... - как о решенном деле сказал Фидий. - Погляжу, так ли искусен резец твой, как остер язык!

И впервые за время беседы ваятель рассмеялся от души.

Чуть в стороне обнимались от избытка чувство Анаксагор и Софокл. А Перикл велел рабу-нубийцу принести амфору лучшего хиосского вина.