Любимая для эльфа 2

Ему хотелось закричать и разбить кулаки о стену, прыгнуть еще раз с парашютом, пусть и переломав все кости, желалось напиться, жаждалось поучаствовать в ночных гонках на грани столкновения в лобовую…

Он до исступления ненавидел женщин южного города за их маняще-провоцирующий вид, за неприкрытую страстность, за согласие принять и разделить его агрессию и буйство.

Вместо того, Роберту приходилось делать вид, что ситуация в порядке, что он спокоен, доволен, счастлив и запросто переживет оставшиеся семь месяцев беременности и дальнейшие годы бытовых хлопот, ведь едва Роберт немного расслаблялся, позволяя своему внутреннему огню пылать, как замечал дрожащие губы Колетт, а то и слезинки в уголках ее фиалковых глаз, которые жена старалась поспешно спрятать.

Ее переменчивое состояние вызывало в нем острые реакции, но Роберт вынужден был сдерживаться, проклиная себя за пусть и бессознательное, но негативное влияние на развитие Антона, да и чувства Колетт болью отзывались в его душе.

Оливер, и без того мечтательный и романтичный, окончательно утвердился в амплуа идеального возлюбленного Анели, толкуя о разного рода сентиментальностях или сочиняя на ходу лирические композиции, и Роберт считал недопустимым сбивать его сказочный настрой. Еще свежи были времена, когда Оливер метался в поисках недостижимого, растрепанный и удрученный.

Кто смог бы понять преступные мечты Роберта, исполнить их без упреков, прогнать печали и утолить его сексуальный голод?

Роберт продолжал регулярно общаться с первым сыном — ныне юношей, полубогом, отчасти чуждым, но трепетно любимым. Родрик переносил Роберта во владения богини тайком от Колетт, и все чаще Роберт ловил себя на грешных мыслях о Прекраснейшей.

Кэйли сумела бы дать ему все и больше, погрузить его в кокон неги, но обращение к Кэйли стало бы предательством.

Роберт стискивал зубы, напоминая себе о примерах аскетизма, он знал, что продержится сколь угодно долго, и нравственность была сильнее зова плоти, а лезть в авантюры, рискуя своей жизнью, пусть и бессмертной, Роберт не смел.

* * *

Роберт опешил и невольно дернулся, когда однажды, ожидая появление Родрика, ощутил мягчайшее прикосновение к своим коротко стриженным волосам — кто-то — Роберт, не оборачиваясь, догадался, кто — нежно погладил его, как некогда делала его мама.

Он не помнил, что было дальше, разум отказал, будучи потоплен потоком прорвавшихся эмоций, а когда Роберт очнулся, то понял, что сидит в обнимку с Кэйли в ее покоях, крепко прижимая Кэйли к себе.

Богиня ответила на его молчаливый вопрос, обворожительно улыбаясь:

— Ты по-прежнему верен Колетт, не волнуйся. Между нами ничего не случилось, — и поскольку Роберт оставался недвижен, продолжила. — Я твой друг, Роберт, твой друг навсегда. Наши клятвы живы.

Кажется, Роберт плакал, удивленно замечая, как его тревоги потихоньку слабеют.

Кэйли баюкала его:

— Я дам тебе женщину, это будет кукла, призрак, копия Колетт, она станет приходить, когда ты позовешь, и рассеиваться, едва попросишь. Ты уже видел таких слуг в моем доме… Ни Колетт, ни Оливер, никто не заметит ее, хотя для тебя это будет девушка из плоти и крови… Излишняя нежность губительна…

Роберт просто слушал бесконечно мелодичный голос Кэйли, не осмысливая слова, на автомате поинтересовавшись:

— Как ее звать? Как делать, чтобы она растворялась?

— Просто подумай о ней, зови ее «копией Колетт». Прогоняй ее также мысленно, но все же старайся общаться с ней в уединении. Побудь со мной еще, тебе нужно восстановиться. Скоро ты обнаружишь, что спал, а проснешься уже далеко отсюда.

Роберт не сопротивлялся, сейчас он чувствовал себя совсем беспомощным и охотно впитывал заботу, в которой болезненно нуждался.

Глава 404. Иная судьба и воля

С подарком Кэйли его дни стали уютнее, физическое напряжение уменьшилось, но беспокойная душа Роберта жаждала бури, сопротивления, искала преодоления. Столкновения на грани возможностей, своих и чужих.

Тихое бытие с беременной Колетт и ее же разнузданной копией приносило лишь умиротворение. Роберту хотелось теперь блюда с острыми приправами. Невозможного, до слез жгучего, и в какой-то день Роберт, находясь в уединении, мечтательно и устало прикрыв глаза, задумался, как повернулась бы его судьба, не встреть он некогда Джунко.

Роберт звал на свидание Тамико, ворчливую, загадочную, раскрывшуюся впоследствии букетом неприятных качеств, но вдруг Роберт обманулся, понял что-то неверно? Могло ли случиться такое, что черты характера Тамико при ближайшем рассмотрении согрели бы его душу или внесли пикантное разнообразие в его жизнь?