Любимая мартышка дома Тан

Зато я знаю, что такое настоящая роскошь. Это не ферганские скакуны или шелка Ханчжоу. И даже не мервское вино. Роскошь — это когда можно забыть о месяцах и годах выдержки и терпения, перестать, наконец, таиться, и стать самим собой. На виду у медленно оборачивающихся в мою сторону гвардейцев поднять кинжал и с размаху — хрясь! — рубануть им по уздечке так, что тупым деревянным звуком отзовется бревно, к которому она привязана.

Я взлетел в седло армейского коня и с места в галоп рванул через гигантскую площадь, пригибаясь к гриве.

Вон из чиновничьего города, направо, к западным воротам, по западному тракту, мимо шатров караванщиков, мимо ждущих меня и готовых тронуться на Запад моих коней и верблюдов — вперед, за императорскими экипажами.

ГЛАВА 23 СТАНЦИЯ МАВЭЙ

Весь жуткий смысл поражения при Тунгуане, возможно, долго еще доходил бы до сознания студентов, актеров, торговцев, рыночной пьяни и просто мирных горожан. Но невероятный слух о бегстве Светлого императора заронил, наконец, во многие головы пугающую мысль: а ведь теперь происходящее касается не только воинов и придворных. Много невообразимых еще вчера событий может произойти исключительно быстро — причем в жизни каждого, именно каждого человека.

К тому моменту, когда я на краденом коне вынесся из дворца, распугивая спешащих из него чиновников, на чанъаньских проспектах появились груженые повозки, с которых в песок падали самые разнообразные предметы — свитки с кистями, мешочки с рисом (он немедленно рассыпался) и даже модные низкие стулья. Возницы останавливались, пытались все это подобрать, на них натыкались и с проклятьями огибали погонщики других экипажей, груженых осликов и коней.

У городских ворот начали скапливаться очереди. Проклятия, ржание коней и рев верблюдов нарастали. Городская стража не имела понятия, что делать с этим нашествием и как быть, когда погаснет солнце и надо будет, по идее, закрывать ворота. Но ведь закрывались они для того, чтобы не пускать кого попало в город. А как быть с толпой вполне уважаемых жителей, которые хотят вырваться из этого города на ночь глядя? Что делать с ней? Никаких приказов на этот счет не поступало.

Еще раньше, когда скопище людей не было еще таким густым, у южных ворот Миндаомэнь произошла сцена, о которой потом беженцы, благополучно достигшие убежищ, вспоминали годами.

По Миндао, Светлому пути, — главному проспекту столицы — на юг устремилась кавалькада Чжоу-гуна.

Его накрашенные радужными красками и благоухающие пачулей и амброй мускулистые юноши разобрали стоявшие в главной зале дворца странные орудия, которые прежде служили лишь украшениями и никогда не бывали в настоящей войне: старинные алебарды самых диких очертаний, в виде полумесяцев, лепестков пламени, кукурузных початков. А также тяжелые железные шары, прикрепленные к древкам цепями и утыканные шипами. И копья с лезвиями длиной в целый локоть, под которыми болтались конские хвосты. Еще томные юноши облачились в древнюю, позеленевшую броню, возложили на головы запыленные чешуйчатые шлемы. Видевшие это невероятное преображение признают, что им пришлось пересмотреть свои взгляды на нежную мужскую любовь.

Вся эта ощетинившаяся острым железом кавалькада бронированной стеной окружила драгоценное пухлое тело своего хозяина и возлюбленного, который покачивался между ними в седле с неизменной извиняющейся улыбочкой. Раздалась команда, и все это дико выглядящее воинство загрохотало копытами по южному проспекту.

При любом мятеже главная проблема — вовремя догадаться, кто же из почти одинаково обмундированных воинов свой, а кто чужой. Тем более что и сами воины не всегда хорошо это знают — они ждут приказа своих генералов, в это время лихорадочно размышляющих, на чьей стороне им следует быть. Городская стража, увидев конный строй пограничников Ань Лушаня, вряд ли догадалась бы, что вот это и есть варвары, входящие в город: в конце концов, стражники увидели бы просто имперских воинов в стандартном вооружении, рысивших от дворца, из центра города. А вот тускло сверкающие в клубах пыли невиданные алебарды и шлемы над суровыми лицами с женственными, тщательно накрашенными бровями и губами были просто воплощением варварского войска. Единственное, что наверняка поставило тогда стражу в полный тупик, — зачем варварам вместо того, чтобы врываться в замерший от ужаса город, наоборот, вырываться из него. Но думать времени не было. Стража бросилась в узкие щели между мощными стенами и примыкающими к ним домами. А Чжоу-гун и его сладкие юноши, не останавливаясь, пронеслись под гром копыт прочь из обреченного города.

Но я, повторим, не видел этого удивительного зрелища, пробираясь по сгущающемуся людскому хаосу среди кварталов Бучжэн, Цзиньчэн, Инин и так далее, проклиная груженых верблюдов и пересекавшие мой путь каналы с их выгнутыми полукольцами мостами и печальными ивами над водой. Мосты эти интересовали меня сейчас только в одном смысле — через них надо было перебираться, ведя коня в поводу, среди толп народа и, что еще хуже, повозок.