Любимая президента

Уехать, бл*дь! И в это время внутри просто воспрял охреневший, совершено потерявший рассудок эгоист. Без нее он начнет сходить с ума и скатываться обратно в вонючее болото. Он бы крикнул НЕТ! Но нельзя. Дочки не должны знать, что он здесь…А ночью пришла снова. Думала, что он спит…потому что старуха вколола ему успокоительное. Вот же ж старая зараза. Но Петр не уснул. У него еще с юности есть нечувствительность к успокоительному, на него даже антигистаминные плохо действовали, и лекарства от бессонницы практически не помогали. Марина присела на краешек матраса и потрогала лоб, потом склонилась и уже привычно коснулась его губами, ее тяжелая грудь, налитая молоком, колыхнулась у его лица, и запах ударил в нос, заставляя вздрогнуть от возбуждения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Когда…когда ты был там…не знаю, за чертой…

Очень тихо, шепотом, думая, что он спит, а он замер. Просто застыл, впитывая каждое ее слово.

- Я так сильно скучала по тебе. Ты не представляешь, как же мне не хватало тебя и как хотелось кричать от боли и ужаса, что никогда тебя не увижу.

Его девочка…какая же она, его девочка. Глупая. Он представлял это больше чем кто-либо другой. ЕЕ нежные губы прижались к его виску, спустились короткими поцелуями по щеке, и ему стоило огромных усилий воли, чтобы не схватить Марину и не сдавить голодными руками.

Не отпустить туда, наверх, чтобы снова не заледенеть от отчаянной нужды в ней. И Петр не удержался. Схватил за затылок и привлек к себе.

- А я адски боялся сдохнуть там…на площади и больше никогда не увидеть тебя снова.

Зеленые глаза вспыхнули удивлением, загорелись, стали влажными, наполнились болью. Попыталась вырваться, но он не дал.

- Я не люблю тебя, Марина.

Толчок в грудь, и он чуть ли не воет от боли, но не отпускает ее.

- Я не могу любить тебя… это как-то…как-то не для тебя…я истерически тобой болен. Ты знаешь, что такое смертельная болезнь, Маринааа? Знаешь? Знаешь, что такое понять свой диагноз и …сколько нужно времени, чтобы принять его. Принять и не убить ту, из-за кого заболел.

Смотрит ему в глаза, дрожит всем телом.

- Отпусти.

- Не могу. Руки разожму, и пальцы сведёт от боли.

- Я дам обезболивающее.

- Ты…мое обезболивающее.

- ОТПУСТИ МЕНЯ! – закричала, как в панике, и сильно оттолкнула так, что от адской боли потемнело в глазах, и он упал на подушки.

- Ты…ты болен, а я выздоравливаю! Понял?

И бегом по лестнице вверх. А он задыхается и кривит лицо, бьет кулаками по матрасу.

- Принеси мне сына! Я хочу его видеть! Не смей его увозить и моих дочерей! Ты же вернула меня из ада! Слышишь? Зачем?

Он хотел выздороветь и встать на ноги. В ту секунду хотел этого до трясучки во всем теле, до адского скрежета челюстями. Эта беспомощность превратилась для Петра в самую настоящую пытку.  В него вселился дьявол. И этот дьявол был способен на все что угодно. Он хотел стать таким, каким был до этого гребаного покушения. Хотел совершить невозможное. И ни одна мрачная депрессия не заставит его опустить руки. Там наверху его дети, и он не позволит ей их увезти. Особенно с гребаным мусором Мишей. Как только встанет на ноги, Мишу в утиль к такой-то матери.

До этого дня не мог встать, сесть не мог без помощи. А сейчас рывком поднял свое тело и уселся на матрасе. В голове зашумело, загудело. Выдохнул медленно, посчитал до десяти и осторожно встал на четвереньки, потом пополз под стеночкой и, хватаясь за полки, встал на ноги. Их тут же свело судорогой в икрах, и он поморщился от боли, но, закусив губы, прошелся вдоль стены к стулу, на котором висела его одежда.

Натянуть на себя штаны и рубашку заняло время. Сверху издалека доносились голоса. И он хотел наконец-то увидеть…увидеть, кто там говорит и где он находится. Шатаясь, борясь с головокружением и чувствуя нехватку воздуха, добрался до лестницы.

Потому что дошел до грани, дошел до того состояния, когда нет сил молчать, терпеть, нет сил овощем валяться в постели. Он, мать их, не животное в будке. И никто, на хер, никуда не поедет.

Все. Все закончено. Он начнет сам бриться, мыться и справлять нужду. Слава Богу, ему в этом помогала Лариса Николаевна…будь это иначе, он бы, наверное, внутренне сломался.

По одной ступеньке вверх. Впиваясь в перила дрожащими руками. Выбираясь осторожно на свет и на голоса.

Он увидел их в проеме двери. Увидел, встав на предпоследнюю ступеньку, удерживая вес своего тела, повиснув на перилах.

Они там…на кухне. Втроем. Нет, вчетвером. Охренеть! Они там вчетвером. Марина и ЕГО ДЕТИ. Его малышки и сын. И…он не может поверить. Они пьют чай. С вареньем, хлебом с маслом. Лиза что-то читает в учебнике, а Аня пишет в тетради. Марина с малышом на руках помешивает ложкой в кастрюле.

- Ань, а если я немного сливочного масла в манку добавлю, ты будешь?

- Немножко.

Изрекает младшая дочь и грызет резинку на кончике простого карандаша.

- Марин…а вот здесь, в этом предложении, где запятую ставить? Вот смотри. Я перед «а» поставила и перед «что», правильно?

- Сейчас, пару секунд, а то молоко сбежит.