Любимая президента

Глаза Айсберга теперь были так близко к моим глазам, что я видела светло-синие разводы в его радужках и расширенные бездны зрачков.

– Если ты сейчас переступишь порог этого дома, ты больше никогда не сможешь отсюда выйти, ты больше никогда не сможешь сказать слово «нет». Ты будешь принадлежать мне. Беспрекословно. У тебя десять секунд, чтобы развернуться, сесть обратно в машину и уехать… Тебя отвезут туда, куда скажешь. Я даже дам тебе денег. Десять…девять…восемь…

Я смотрела на его губы, на то, как они считают, как отталкиваются от них четкие слова, как при этом чуть выпячивает полная нижняя губа. Мои собственные губы начало покалывать от желания ощутить, что значит его поцелуй. Я ведь…могу сейчас уйти. Да, наверное, могу…точнее, должна бы. Но меня слишком манят его губы. И если я уйду, я никогда не узнаю, какие они на вкус. Соленые или сладкие.

– Пять…четыре…три…беги…

Вскинула руку и провела по его лицу. Мне давно хотелось это сделать. Тронуть его лицо, там, где скула, чуть ниже щеки, касаясь пальцами шеи, провести вниз, чтобы обхватить ладонью сильный затылок.

– Не хочу уходить…хочу вас целовать…

– Два…один…, – смотрит все так же пристально, как будто вцепился в меня взглядом, и я уже не смогу отвести свой взгляд никогда, – целуй».

Раскачиваясь на его постели, я просто задыхаюсь. Мне так плохо, что кажется болит каждая молекула тела. Мне страшно, что не смогу справиться и жить дальше. Как вытерпеть и не сломаться, как остаться собой, как собрать куски гордости.

- Ты убиваешься страшнее чем когда думала, что он мертв.

Лариса Николаевна спустилась в подвал совершенно неслышно или это я настолько была в своих мыслях. Что не слышала ее.

- Он…он просто исчез. Просто ушел. Зная, что это его сын, зная, что я стала за него грудью и…и не давала им войти. Просто уехал и исчез. А мы…мы рисковали, мы лечили его, мы приняли его дочерей. Мы…Боже, какая я дура, тетя Лариса, какая я глупая.

Она привлекла меня к себе, поглаживая по голове, утешая и баюкая.

- Мужчины жестоки, моя девочка. Особенно когда мы их любим. Они словно чувствуют и вынимают нам душу ржавыми щипцами, кромсают ее тупыми ножницами и наслаждаются, когда мы истекаем кровью.

- Он…он же говорил на Льдинку «мой сын». Говорииил… а теперь как? Как? Почти два месяца его нет. Ни словечка, ни весточки. Ничего. Он просто нас бросил.

И впервые за это время зарыдала, прижимаясь к ней, хватаясь за ее хрупкие плечи.

- Сил нет. Больше нет никаких сил, ничего, каждый волосок на моем теле…потускнел, в сердце одна боль и тоска.

- Ну что ты? Что ты, моя девочка. Иди ко мне. Не надо так страдать, убиваться. У тебя сыночек. У тебя счастье. Твоя кровиночка. Никто тебя так любить не будет как он. Самый главный человечек в твоей жизни. Я мечтала о сыне. Ни один мужчина не будет любить тебя сильнее.

- А я… а я так люблю этого…этого бесчувственного Айсберга. Как же я его лю…ненавижу. Почему он так со мной. Он же…он же меня только убивает и убивает. Бесконечно.

Гладит меня по голове, по спине. А я как будто ждала этого толчка, этой ласки и сочувствия и меня трясет от рыданий.

- А ты живи. Всем назло живи. И ему тоже. Не плачь. У меня сердце разрывается.

- У меня тоже.

- Слышишь? Льдинка плачет. Чувствует, что тебе плохо. Я пойду, принесу его. Покормишь. Хорошо? Это твоя жизнь, твоя судьба, твоя жизнь. Помни это. Нет ничего важнее наших детей.

Кивнула, прикладывая руки к груди, налитой молоком. Вспомнила как ОН терзал эту грудь, как целовал, как ласкал, мучил, терзал своим жадным ртом. Как так можно было притворяться? Каааак? Забрал у меня девочек. Вначале дал, а потом просто отодрал с мясом. Заставил их принять, полюбить, ощутить своими и просто увез.

Я успела их полюбить. Они…они такие милые, такие добрые девочки. Они сами потянулись ко мне. Мы читали вместе книги, играли в шахматы, а малышка Анна учила меня португальскому языку. Она знает шесть иностранных языков. А Лиза все восемь. Они такие умные и интересные. Лариса ими не могла налюбоваться. Как же я успела к ним привязаться. Без них дом опустел, без них и Льдинка не тот. Они играли с ним, тискали, целовали его и утешали. Мы шутили, что Льдинка теперь в гареме среди женщин. И ведь я была ссчастлива…просто потому что там внизу ОН. И мы все как будто вместе.

А теперь здесь так тихо. И в этой тишине бьется мое сердце и сердечко Льдинки. Мы так одиноки. Оказывается, я позволила себе мечтать о том, каким отцом он мог быть бы нашему сыну. И напрасно. Дура. Какая же я дура.

Провела рукой по простыне, а перед глазами его тело. Его шрамы, его мелкие родинки, родимое пятно, его густые светлые брови, его нос с широкими крыльями, его такие жадные губы. У него такое мужественное лицо…особенное, как у старинного богатыря, каких рисовали на картинах. Его жесткая и в тоже время шелковистая борода, которая исколола мне лицо, когда целовал. И моя кожа привыкала к нему.