Любимец

‒ Наверное, тебе еще вдалбливали, что мы ‒ братья по разуму?

‒ Вы опустились на тарелочках и помогли нам очистить реки и воздух. Иначе бы мы все погубили.

‒ Кто вас знает, ‒ сказал спонсор рассеянно, ‒ может и выжили бы. Вы слишком живучие.

‒ Значит, вы не братья по разуму?

‒ Братья, братья, ‒ сказал спонсор. ‒ Но от этого никому не легче. Когда сталкиваются два вида живых существ, которым положено разделить между собой экологическую нишу, один из видов обречен на уничтожение. Не потому, что он хуже, а потому, что слабее. Ласковый бред о помощи и заботе ‒ это, прости, пустые слова для простаков вроде тебя.

‒ Значит, вы прилетели не для того, чтобы нас спасать?

‒ Официально, для Федерации, мы вам помогаем. Но сомневаюсь, что хоть кого-нибудь мы обманули. У кого есть глаза, тот может увидеть, что мы живем здесь, потому что наша планета перенаселена и нам нужно жизненное пространство. Сами низведя свой дом до ничтожества, мы нуждаемся в ваших полезных ископаемых и иных товарах ‒ не для того, чтобы делиться с вами, а чтобы их увезти. И чем больше мы укрепляемся здесь, тем меньше вы нам нужны.

‒ А почему вы нас с самого начала не убили?

‒ Разумный вопрос. ‒ Спонсор отодвинул кастрюлю с похлебкой и откинулся в своем кресле. ‒ Но для того, чтобы заняться всерьез поголовным уничтожением людей, нам пришлось бы слишком очевидно и натужно охотиться за вами, как за тараканами. Вы же страшно живучие. У нас для этого не было ни сил, ни возможностей. Разумнее позволить вам вымереть самим по себе.

‒ И вы об этом так спокойно говорите? ‒ Я рассердился на эту бесчувственную тушу.

‒ А почему я должен переживать? Когда вы строите в лесу дом, вас не волнует судьба птиц, которые жили на ветвях срубленных деревьев, или жучков, которые питались их листьями.

‒ Разве можно сравнивать? Мы же разумные!

‒ Где начинается разум? У нас больше вашего опыт общения с существами различных миров. И я утверждаю: граница между разумом и неразумностью еще не определена. Вы же, люди, скорее всего неразумны. У нас бытует такое мнение. ‒ Он был весь ‒ знак улыбки.

‒ А если я не соглашусь?

‒ Кто будет тебя спрашивать, любимец?

‒ Я убил одного из вас!

‒ Ах ты, мерзавец! ‒ Тяжелая лапа опустилась мне на голову, и спонсор резко, чуть не оторвав ее, поднял меня за волосы. От боли из глаз у меня полились слезы. Но спонсор не думал о том, что мне больно. ‒ Ты противен и кажешься опасным, ‒ продолжал он. ‒ Лишь любопытство заставляет меня продлевать твою ничтожную жизнь.

Он отбросил меня, я упал, ударившись головой о ножку стула.

‒ После тебя надо руки мыть, ‒ сказал он с искренним презрением. ‒ Ты воняешь, как и все люди!

‒ Я уйду отсюда, ‒ сказал я, поднимаясь с пола.

‒ Никуда ты не уйдешь, ‒ сказал спонсор. ‒ Мы с биоинженерами решим, что сделать с тобой, чтобы ты мог здесь пригодиться. Иди к себе, ты мне надоел.

Почесав голову ‒ корни волос все еще болели, я наклонился, собирая с пола мою одежду.

‒ Это еще что такое? ‒ спросил спонсор.

‒ Я буду ходить одетым, ‒ сказал я.

‒ Кто тебе разрешил?

‒ Я всегда хожу одетым. А здесь мне неудобно ходить голым. Если бы я был ребенком, то я бы пережил. А я уже взрослый мужчина.

‒ Какой ты мужчина!

Сийнико приподнял свою слоновью ногу и толкнул меня. Я вылетел из комнаты, открыв спиной дверь.

Но своей одежды не выпустил из рук.

Дверь в кабинет Сийнико закрылась.

Я отдышался, натянул штаны из грубой кожи, в которых я выходил на бой с «Белыми Неграми». Рубаха моя была разорвана. Я оторвал рукава и надел ее. Главная радость ждала меня, когда я провел по боку ‒ узкие потайные ножны сохранили в себе тонкий нож, доставшийся мне от Гургена. По крайней мере, если они захотят со мной что-то сделать, я смогу отбиваться и нанести болезненную рану даже самому большому спонсору.

Одевшись и почувствовав себя человеком, я вышел на газон.

День был прохладным, но мы, любимцы, привыкли к холодам. Дул ветер, который нес в себе подвальную сырость. С дубов слетали желтые листья.

По лестнице из особняка сбегали малыши. Только что кончился обед. Я не пошел к главному корпусу. Я решил выяснить, легко ли убежать отсюда.

Я вошел в дубраву, деревья там были старые, стояли они вольно, как колонны в громадном зале. Земля под дубами была устлана рыжими и бурыми листьями.

Вдруг я увидел странную паучью фигуру ‒ когда я подошел ближе, то узнал Леонору. При звуке моих шагов она испуганно выпрямилась и прижала к маленькой обнаженной груди горстку желудей.

‒ Кушать хочется? ‒ спросил я как можно мягче.

‒ Очень хочется, ‒ призналась девушка. ‒ Только нельзя, не разрешают.

‒ Я никому не скажу, ‒ пообещал я. ‒ Ешь. А на кухне я поговорю.

Девушка вдруг застеснялась ‒ или не поверила мне, но она поспешила прочь из дубравы, зажав желуди в кулаках.

Я прошел рощу и очутился у высокой проволочной ограды. Конечно, я мог бы с помощью моего ножа разрезать проволоку, но я не знал, не пропущен ли сквозь проволоку ток. Надо будет узнать.

Господин Сийнико позвал меня гулять, когда солнце уже село за деревья.

‒ Только не думай убежать, ‒ сказал он. ‒ Ничего у тебя не выйдет. В проволоке ток.