Любить и убивать

– А если все это действительно так, как вы только что сказали? И если я, как только подумаю о Любе, краснею от стыда и бессовестности своей где попало: в доме, за рулем, в толпе, наедине с самим собой, во сне и наяву?

– Покраснеете, покраснеете, а потом мою мамашу в койку…

– Ксения! – отчаянно крикнул он.

– Я не осуждаю вас, поймите меня. Я думаю вслух. Ложь, подлость, ханжество, предательство – страшные пороки, да? А беспощадность в своей правоте, приносящая другим боль и только боль, – что это? Вон вы как закричали…

Сырцов развернулся у Триумфальной арки, и они покатили к центру. Пристроившись в спокойный ряд, Сырцов, подумав, спокойно ответил:

– Беспощадность в своей правоте. Ишь чего выдумали! Не беспощадность, а честность. Только когда честен с собой, имеешь полное право быть честным по отношению к другим. А боль… Боль оттого, что честность определяет самые постыдные и потому и болевые точки человека. Свои, другого кого-то. И еще. Лечение правдой – серьезная операция, а при операции всегда боль. А вы что, Любе звонили?

– Ага.

– А не надо бы.

– Знаю. Но Любка единственный человек, после разговора с которым кажется, что все еще может быть хорошо. – Ксения, видимо, с улыбкой вспомнила Любу, потому что голос ее изменился: – Не беспокойтесь, Георгий, я ничего не сказала ей про ваши опасные связи.

– Может, хватит об этом, Ксения?

– Только один еще вопрос. Что вы собираетесь делать?

– Я уже сделал выбор.

– И многое-многое другое, – добавила Ксения. – А я ничего не делаю. Просто соглашаюсь с кем-то или не соглашаюсь с тем-то. Я – не человек сейчас, я – лишь точка, в которой пересекаются чьи-то корыстные и благородные интересы. Мне хочется поступка, Георгий.

– Ваш поступок, ваше дело – самое трудное дело: устоять на ветру, не сломаться, не рухнуть несмотря ни на что.

– Я – Павлик Морозов?

– Ты – дура! – проорал Сырцов.

– Вот и на «ты» перешли, – удовлетворенно констатировала Ксения и ехидно заметила: – Вы на красный проскочили.

Проскочили они на красный свет у Киевской площади перед Бородинским мостом. К счастью, неприхваченный гаишниками Сырцов на мосту дал скорость и встал в недлинный хвост перед выездом на Садовое. Обернулся, улыбнулся, увидел наконец разноцветное Ксенино лицо, освещенное ядовитой рекламой магазина «Руслан», и объяснил:

– Последняя проверка. Сейчас Виктор и Роман Суренович просчитают наиболее шустро сорвавшихся на желтый и окончательно решат: есть за нами с тобой хвост или отрубились мы окончательно.

– А где же они? – удивилась Ксения.

– Хвост, что ли? Хорошо бы, если подальше.

– Да Виктор же с Романом Суреновичем! – возмутилась она сырцовской тупостью.

– Да вот они, – лениво сообщил Сырцов, ни на кого не указывая.

Ксения увидела их сама. С ее стороны – в оконце черной «Волги» греко-армянский профиль Казаряна, со стороны Сырцова в «вольво» цвета мокрого асфальта белесый затылок, крутое ухо и кончик славянского носа Виктора Кузьминского. Ни Сырцов, ни Казарян, ни Кузьминский не смотрели друг на друга.

– Порядок в танковых частях, – облегченно решил Сырцов. – Времени у нас теперь навалом. «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал!»

– Я – не Павлик Морозов, – поняла Ксения. – Я – подсадная утка.

Сырцов сделал левый поворот и ушел в туннель. Беззаботно ему стало и просто. Он с начала и до конца спел песню про красотку, нахально не стесняясь Ксении. Она терпела, но когда он приступил к исполнению хита под названием «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», не вынесла.

– Ну, будя, вокалист.

– Вот за что тебя люблю я, вот за что тебя хвалю я! – в восхищении прокричал Сырцов.

– Это за что же?

– За терпимость и доброту.

Машину они оставили в Зачатьевском и к дому отца Афанасия шли пешком. У калитки Ксения придержала Сырцова за рукав, положила ему руки на плечи и нежно поцеловала в обе уже слегка колючие щеки.

– Ты сам не понимаешь, какой ты молодец!

Отец Афанасий, Александр Смирнов и некая пожилая (не старуха) дама весьма интеллигентного вида за круглым столом под бархатной скатертью (для каждого прибора льняные салфетки) пили малыми глотками тягучую вишневую наливку. Отец Афанасий и дама с явным удовольствием, а Смирнов – с плохо скрытым отсутствием энтузиазма.

– А вот и Ксения, – с видимым облегчением произнес Смирнов: прекращалась дегустация наливки и налицо удачное, без ненужных приключений прибытие подопечной.

– И Георгий Петрович Сырцов, – мрачно добавил обладатель сего имени. – Здравствуйте.

– Ксюша, – сказал отец Афанасий. – Это Ираида Андреевна Васильева, которая готова предоставить тебе на несколько дней кров и сердечное гостеприимство.

– Спасибо, – почти прошептала Ксения.

– Ираиде Андреевне ты можешь полностью доверять, – добавил отец Афанасий. Ираида Андреевна весело посмотрела на него, весело посмотрела на Ксению.

– Почему же на несколько дней? На столько, на сколько захочет Ксения. – Теперь она весело взглянула на Смирнова, четко понимая, кто главный. – Нам с Ксенией, вероятно, уже надо идти, Александр Иванович.

Дед был эталоном джентльмена в общении с дамами:

– Сколь это ни прискорбно…

– Я провожу, – вызвался Сырцов.