Любить и убивать

– Мансуровский переулок знаете? Ну, так вот: через десять минут я буду вас ждать на углу Мансуровского и Пречистенки с алой розой в зубах!

Он загнал машину в начало Мансуровского и приготовился ждать: знал по опыту, что такое женские десять минут. Устраиваясь поудобнее, чтобы как можно комфортнее провести минимум полчаса, он вдруг краем глаза засек, как из подъезда капитально отремонтированного доходного дома с подростковой безудержностью вырвалась девица в яркой желтой маечке, не доходящей до пупа, и пестрых штанцах в обтяжку, которая при приближении оказалась Любой Ермиловой. Сырцов выбрался из автомобиля.

– А где же алая роза? – вопросом ответил он на ее вопросительный взгляд.

– Громадный какой! – удивилась Люба, но вспомнила, что надо поздороваться: – Здравствуйте, таинственный Георгий!

– Здравствуйте, веселая Люба. Но все же где алая роза?

– Нету, – огорченно призналась Люба. – Думала, что есть, а оказалось – нету. – Она вдруг увидела «девятку», у которой они стояли. – Это ваша машина?

– Моя.

. – Знаете что? Очень хочется прокатиться. Отвезите меня на Ленинские горы, и там в удовольствие поговорим.

– С радостью. Но вы-то не боитесь садиться в машину незнакомого мужчины?

– Машина – мужчина, – уловила она случайную рифму. – А чего бояться? Начало дня, солнышко светит, гуляют нормальные, хорошо одетые люди. Радоваться надо, а не пугаться. Неужто вы, нормальный человек, сразу же станете с гнусными намерениями заваливать меня на сиденье?

– Не стану – уверил он, хохоча.

– Ну вот и хорошо! Поехали.

Сначала ехали по Пироговке, по Хамовническому валу добрались до метромоста, миновали его и сделали поворот на сто восемьдесят градусов. Еще поворот – налево по кругу, и они на Воробьевском шоссе. Или – улице Косыгина? Не говорили пока ни о чем, только уже на Воробьевском. Люба, все видимо обдумав, взорвалась короткой речью:

– Все пугают! Телевидение пугает, радио пугает, газеты пугают, родители пугают! Ужас, ужас, ужас! Безнадега, безнадега, безнадега. Что делать, что делать, что делать?! Ай, ай, ай! А я как Лев Толстой: они пугают, а мне не страшно. Что будет? Да все в порядке будет! Да и сейчас неплохо. Жизнь прекрасна, Георгий!

– Спасибо, Люба. Весьма и весьма успокоили, – серьезно сказал он.

– А вы что – из тех жирных усатых амбалов, которые требуют, чтобы правительство их социально защитило?

– У меня нет усов, – слегка обиделся Сырцов. – И я – не жирный.

– Заметила. Значит, у нас с вами все хоккей?

Они подъезжали к смотровой площадке, где стояла очередь автобусов и топтались туристы из дальнего зарубежья.

– Здесь? – спросил Сырцов.

– Дальше, у церкви, – решила Люба.

Миновав два светофора, «девятка» чинно припарковалась у кустов, за которыми тихо сосуществовали церковь начала девятнадцатого века и общественные службы конца двадцатого. Они вышли из машины и недолго – до первой скамейки – прошлись по аллее, лежащей ниже уровня шоссе. Уселись, и сразу же Люба серьезно спросила:

– С Ксюшкой что-то случилось?

– Сначала вы ответьте на мой вопрос. Почему вы решили, что Ксения больна?

– Девчата с ее факультета видели в деканате справку и заявление об академическом отпуске на год в связи с истощением нервной системы. Ну, и сказали мне – я ведь там же учусь, только на филологическом.

– Кто привез справку?

– Ой, не знаю! Да и девочки вряд ли знают: они видели справку и заявление на столе заместителя декана. Втихаря подсмотрели.

– Когда?

– Вчера. Вчера подсмотрели и вчера мне сказали.

– Интересно. Интересно, – пробормотал Сырцов. Следовательно, находясь в безнадежной прострации, сломленная горем Светлана Дмитриевна в то же время энергично искала подходящего врача, покупала его с потрохами, бегала по университету, размахивая справкой… Интересно, интересно.

– Вы не ответили на мой вопрос, Георгий, – вывела его из задумчивости Люба.

– Скажу коротко, чтобы вас ошеломить. Ксения исчезла. Ушла из дому.

– Ошеломили, – призналась она после паузы. – Но – зачем?

– Чтобы мысли разбежались в разные стороны. Чтобы ваши предположения не шли от логических умозаключений.

– Разбежаться-то они разбежались, но предположений – ноль целых хрен десятых. Значит, Ксюшка не больна. И то слава Богу.

– Кстати, о Боге… – начал было Сырцов, но она перебила:

– О Боге кстати – нельзя.

– Вы – верующая?

– Не знаю.

– А Ксения?

– Во всяком случае, к религии она относится куда серьезнее, чем я. Не просто читала – изучала Библию, курсовая работа у нее была о принятии православия малыми народами России, много говорила о божественном начале в человеке… Может, и вправду верующая – об этом вслух не говорят, если истинно верят, – но нормальный человек, не религиозный фанатик.

– Следовательно, на этой почве сдвига по фазе быть не может?

Осмотрев его тщательно еще раз, она спросила:

– Вы – сыщик, Георгий?

– В общем-то да.

– А в частности? В частности, сейчас, сию минуту.

– Да.

– Вас Светлана Дмитриевна наняла?

– Вам необходимо знать, кто меня нанял?

– Необязательно, но желательно.

– В стремлении вам угодить отвечу: да, Светлана Дмитриевна.

– Угождаете-то мне зачем?

– Чтобы больше от вас узнать о Ксении.