Любить и убивать

– Его бросишь… – Она вяло и светло улыбнулась. – Это он ушел от меня. Да вы его должны знать по его песням. Они ныне бурно возвращаются из искусственного небытия. Он – весь в своих песнях, Олег Торопов.

Ну и номер! И уже гремело в ушах знаменитое и привязчивое, как смола: «Деревянный самовар! Деревянный самовар!», спетое под беспощадную гитару хриплым и зачаровывающим баритоном. И черно-белый портрет с обложки популярного журнала вспомнил Сырцов: резко обернувшаяся на мощной шее голова рвущегося к победе и не боящегося поражения бойца. О таком нельзя говорить экивоками.

– Вы имели какое-либо отношение к его гибели?

– Имела, не имела! – Светлана Дмитриевна неизвестно почему ужасно разозлилась. – Я не виновата в его смерти!

Завелась, и поэтому разговор продолжать бессмысленно. Хотя ситуация эта – весьма возможная изначальная причина и пружина всего происшедшего. Но это – на потом. Сейчас – к рутине:

– Светлана Дмитриевна, телефонная книжка Ксении исчезла вместе с ней. Но у вас-то наверняка имеются телефоны подруг, приятелей, знакомых, по которым вы иногда, беспокоясь, как каждая мать, разыскивали ее.

– Имеются, – покорно подтвердила она, тихо радуясь, что разговор об Олеге Торопове не получил продолжения. – Я их тайно от Ксюшки все в свою записную книжку переписала. – И вдруг опять ощетинилась: – И не считаю это зазорным.

– И я не считаю, – успокоил ее Сырцов. – Не могли бы вы сделать списочек этих телефонов с краткой характеристикой каждого из абонентов.

– Могу. Но это отнимет какое-то время…

– Небольшое. А я за это время ознакомлюсь, если вы позволите, с содержимым письменного стола. Вы позволите?

– Куда мне теперь деваться! – косвенно разрешила пил и удалилась, а Сырцов поочередно выдвинул все три ящика.

В первом – конспекты лекций, общие тетради. Быстро и тщательно – в такие тетради часто помимо лекций небрежно и почти бессознательно заносятся записи о личном – просмотрел все двенадцать, но ничего интересного не нашел, за исключением того, что Ксения Логунова учится на третьем курсе исторического факультета Гуманитарного университета и что она, если судить по почерку и записям, – человек организованный, добросовестный и ничего не принимающий на веру.

Во втором – канцпринадлежности: чистая бумага, новые шариковые ручки вперемежку с использованными, копирка. Черт, как же он пишущую машинку не заметил. Ага, вон футляр под книжными полками. В этом же ящике совершенно не к месту небогатая косметика: тушь для, ресниц, несколько универсальных пудрениц, флаконы «Клима» и «Опиума». Проехали.

Третий ящик был беспорядочно набит фотографиями. Вот тут пришлось задержаться. Сырцов рассматривал их все по очереди, откладывая в сторону те, которые, по его мнению, относились к последнему времени. Он понимал, что такое деление весьма условно: трещина, разделившая мать и дочь, ведет начало от детства, ему же скорее всего понадобятся люди, атмосфера, обстановка сегодняшнего дня. Когда возвратилась Светлана Дмитриевна, он, оставив на столе десятка два снимков, запихивал остальные в ящик.

– Вот, Георгий Петрович, – официально отрапортовала она и положила рядом со снимками на стол два мелко исписанных листа.

– Ого! – невесело удивился Сырцов.

– Я понимала, что получится многовато, но вы же сами просили: всех. На всякий случай я подчеркнула фамилии тех, с кем она была наиболее близка.

Сырцов взял список и глянул на телефоны, адреса и краткие характеристики подчеркнутых. Их было семеро.

– Судя по телефонам, все сгруппировались в районе Арбата, Пречистенки, Остоженки. Откуда такая плотность? – поинтересовался Сырцов.

– Сюда, на Фрунзенскую, мы переехали этой зимой. А до того в течение шести лет жили в Чистом переулке.

– Понятно. Теперь я попрошу вас, Светлана Дмитриевна, отобрать те фотографии, на которых изображены эти семеро. – И Сырцов отошел к книжным полкам. Конечно, в идеальном варианте следовало бы потрясти каждую книжечку, но это работы часа на три. Не пойдет. Сырцов остановился у полки, на которой, поблескивая корешками, стояли несколько изданий Библии. Он наугад открыл толстенный том, изданный к тысячелетию православия на Руси, и попал: на листке, лежавшем между титульной и первой страницами, было написано – вроде как обычно, но все же не по-мирски: «Ксения! Вера – в познании Бога и себя. Уверен, что в этом тебе поможет Святое Писание. Отец Афанасий». Сырцов незаметно взял записку и спрятал в карман. Даванул косяка: мамаша вроде бы ничего не заметила. Воскликнул фальшиво:

– Сколько же у Ксении Библий! Для чего?

– Она – будущий историк! – не отрываясь от дела (она писала на обороте фотографий ФИО подчеркнутых), ответила Светлана Дмитриевна. – Я ей весной из Швейцарии еще один диковинный экземпляр привезла, размером в ладонь, толщиной в пачку сигарет, на тончайшей рисовой бумаге…

Сырцов еще раз глянул на полку: диковинного экземпляра там не было. Быстренько отвлек мамочку от библейской темы:

– Ну, как там ваши дела?

– Да вроде все.

– Благодарю за службу! – гаркнул Сырцов.

– Рада стараться! – как положено, ответила она.