Любить и убивать

– Я не раскручиваю себя, – поняла, о чем он, Ксения, – я не стараюсь вызвать в себе идолопоклонническую истерию, я просто давным-давно живу с чувством вины перед этим человеком. Впрочем, какое вам до этого дело!

– Я и не высовываюсь.

– Еще как высовываетесь! Я, что ли, затеяла разговор об Олеге?

– Это была единственная возможность заставить вас серьезно отнестись к тому, что я говорил и скажу.

– Заставили, – признала она. – Продолжайте.

– Сейчас, после шока, вызванного известием о смерти Маши, вы еще не ощущаете приближения опасности, грозящей вам. Но уже этой ночью вы испугаетесь по-настоящему, верьте моему опыту.

– Я – не трусиха, – перебила она.

– Поэтому я и говорю «вы испугаетесь», а не «вы струсите». Трусит только трус, а испугаться может каждый человек. Трусят от прямых угроз, от появления человека, могущего сделать трусу больно, при виде палки, ножа, пистолета, а пугаются неизвестности, ожидания, временной неопределенности, ухода дня, прихода ночи. Не пугается только идиот, лишенный воображения. В такие моменты очень важно быть рядом с человеком, с людьми, которые смогут защитить вас от беды.

– Как я понимаю, вы – такой человек?

– Я же не хочу поселить вас у себя. Мои друзья – такие люди.

– Те, которые знали Олега Торопова? Кто они?

– Давайте для начала я представлюсь вам. Меня зовут Георгий, Георгий Сырцов. Я – бывший милиционер, сейчас преподаю на курсах по подготовке частных детективов и телохранителей. А друзья… Чета полковников в отставке, видный журналист, кинорежиссер…

– Видный журналист – это Александр Спиридонов, а кинорежиссер – Роман Казарян?

– Да, – односложно ответил он.

– И полковников ваших вспомнила, – добавила она. – Вернее, подполковника Смирнова, кажется?

– Откуда, Ксения?

– В одной из последних магнитофонных записей Олег говорит о них. – Она встала из-за стола. – Я поеду с вами, Георгий.

Они вышли из игрушечного домика. В тени на скамейке в бездумном покое сидела мать игуменья. Улыбнулась сначала Ксении, потом Сырцову.

– Уговорил, – поняла она.

– Уговорить можно вас, матушка, простодушную и доверчивую, – любовно сказала Ксения. – А меня убедил.

– Я же говорила: коварный притворщик, – еще раз улыбнулась игуменья.

– Спасибо вам, Анастасия Ефимовна, – поблагодарил Сырцов и, не зная, как лучше выразить признательность, склонил голову в офицерском коротком поклоне.

– А я, Георгий, скажу вам спасибо, когда беда минует Ксению. Сделайте Божье дело, сберегите ее.

Комната, где жила Ксения, находилась в отремонтированном крыле монастырской гостиницы. Она складывала в сумку свой девичий скарб, а он ненавязчиво осматривался. Что-то до боли знакомое напоминало ему это обиталище шести Божьих дев. Вспомнил наконец: рабочие общежития, в которых провел десять лет своей жизни. Это, конечно, типично женское. Все как у завоевательниц Москвы: узорчатые покрывала на кроватях, там же подушки с рюшечками, скромные книжные полки, тумбочки под кружевными салфетками, общий стол посередине, разномастные стулья вокруг стола. Только вместо Михаила Боярского – Николай Угодник, только вместо Мадонны в бюстгальтере – Мадонна с Младенцем…

Те в Москву, эти из Москвы. Лимита наоборот.

Ксения ушла на несколько минут, видимо, мылась и переодевалась. Явилась румяная, с влажными волосами, в широкой юбке, яркой кофте, в изящных летних туфлях – окончательно мирская. Подхватила сумку, скомандовала:

– Поехали.

– Дайте-ка сюда. – Он отобрал у нее сумку. – Вы уже достаточно здесь натаскались.

Она шла впереди, и он ужасался ее похожести на мать. Она безошибочно направилась к его «девятке» (вероятно, другие машины знала), подошла, положила руку на крышу, обернулась к Сырцову просительным лицом:

– Георгий, можно я поведу?

Глава 19

После бетонки Сырцов сказал:

– Теперь я за руль, Ксения.

Ксения прибила «девятку» к обочине, вылезла из машины, обошла радиатор и села на пассажирское место. Сообщила огорченно:

– Только-только разогрелась, и вот, пожалуйста…

– Я вилять по проселкам буду, – объяснил Сырцов. – Проверяться на всякий случай.

– Вы подозрительный, – поняла она.

– Я профессионально осторожный, – не согласился он. Когда сплошняком пошли дачные поселки и Ксения поняла, что они скоро будут на месте, закономерно возник вопрос:

– Какие они, Георгий?

– Кто – они? – тупо спросил Сырцов, думавший о другом.

– Ваши полковники.

Действительно, какие они? Старые, во-первых. А в общем, и не старые. Старость – усталая и тяжелая, а они заводные и легкие, вечно в веселой игре, где он – простонародно неотесанный, нарочито грубоватый, а она – изысканно ироничная и по-матерински всепрощающая по отношению к своему неуправляемому мужу-дитяти. Оба – умны как бесы, образованны, опытны и знающи в деле, которым он, Сырцов, занимается, до такой степени, что при них его место – место внимательного и прилежного ученика. Как об этом скажешь? Как скажешь о том, что для него их дом стал родительским домом, что ему без них никак не обойтись, что быть рядом с ними – теплая радость и редкое счастье, что не раз замирало сердце при мысли о возможно скором их небытии? Как об этом скажешь?