Любить Нельзя Бояться. После насилия

Еще раз повторю: не вашего мужа нужно лечить, а вам нужно лечиться, у вас есть проблемы, вам нужно менять свою жизнь! Да, это может быть тяжело, неприятно, болезненно, но все это ради вашей лучшей жизни (3).

Лечить алкоголизм мужа – это не ваша забота! Муж должен сам захотеть изменить свою жизнь. Он должен сам признать свою проблему и обратиться за помощью к специалисту. И только так, никак иначе! (3)

Пока я наблюдала за своей мамой, которая страдала каждый раз, когда вынуждена была выполнять супружеские обязанности, в моем сознании отпечаталось, что секс – это что-то постыдное, непристойное и грязное. Отсюда внутреннее чувство тревоги, вины и стыда. Представьте какую картину жизни вложила в меня мать, переложив свое чувство неприязни к сексу и мужчине на мои плечи?! Конечно, ребенком я этого не понимала. Только в 38 лет я осознала, что не желаю больше тащить за собой багаж проблем, который она вручила мне с раннего детства. И проанализировав это, я почувствовала себя легче. Поэтому советую всем девушкам пересмотреть отношения «мама – дочка». Когда вы научитесь прощать и поймете, что ничего не могли изменить, вы примете ситуацию как должное. Естественно, я не говорю, что виновата только моя мать. Мой отец тоже не лучший пример. У него тоже была куча комплексов, с которыми он не справился и в 74 года. Он был пятым ребенком в семье, самым младшим. А как известно, младших балуют и все им позволяют. Но, женившись на моей маме, у которой был авторитарный характер, не смог смириться с ролью подчиненного. Поэтому его постоянные пьянства, агрессия и насилие над моей матерью стали для него выражением роли главы семьи.

Еще у него была плетка, специально сплетенная им из резиновых прутьев, объединенных рукоятью. Порки мы боялись, как огня. Поэтому глупостей старались не делать. Но однажды несчастье само настигло нас. В один жаркий день я с сестрой Тасей решили устроить пикник на заднем дворе дома. Мы взяли спички, сало с хлебом и рядом с огромным стогом сена зажгли небольшой пучок сухой травы. Отлучившись всего на минуту, чтобы найти подходящие палочки и нанизать на них нашу еду для пикника, мы в ужасе осознали, что пламя перебралось на стопку сена, находившегося рядом с сараями, за которыми был уже и дом. Испуг заставил нас с сестрой убежать с места преступления и спрятаться в заборе из растущих кустарников у соседей. Не помню, сколько мы с Тасей просидели в засаде, но, когда нас обнаружили и наказали, я понимала, что не напрасно. Как раз в тот день не было воды. Родителям пришлось качать воду из скважины и просить соседей о помощи в тушении пожара, чтобы огонь не перебросился на сам дом.

С одной стороны, я очень боялась отца, с другой – уважала. Он был очень образованным, но эгоистичным человеком. Когда он помогал мне с сестрой решать задачи по математике и физике, я редко могла сосредоточиться на их решении. Роль авторитарности, которую он испытывал на нас, и остроумие выводили меня из равновесия. Я боялась, что никогда не смогу освоить все то, что знает отец. Мы с Тасей сидели по разные стороны стола, он посередине. Любая формула запоминалась на автомате. Антон выдавал нам две тетради: одна была черновиком, где мы решали задачи и имели право ошибиться, другая – чистовик, куда мы переписывали уже решенные задачи. Причем записывали условие решения, сам процесс решения и ответ четко, как он говорил.

Когда мне случалось делать описку, он выходил из себя, барабаня по столу кулаком: «Я уже все вам разжевал и в рот положил! Осталось проглотить!» Удар по затылку. И вскоре, вся в слезах, я была не в состоянии написать хоть какую-то цифру или букву. Такой была его манера помогать нам делать домашнее задание. Он всегда хотел, чтобы мы были лучшими учениками и на голову выше других. Поэтому заставлял нас решать десяток задач наперед. Ну, конечно, меня распирала гордость, когда учитель просила весь класс наперегонки решить какую-либо задачу, а у нас с сестрой половина учебника была уже решена. Мне оставалось переписать все в рабочую тетрадь и, подняв руку быстрее всех, предоставить ее на проверку.

Но когда при переписывании задания в чистовике я делала описку, отец злился и просил меня принести ему лезвие, чтобы ее стереть. Сделать хоть один неверный шаг означало очередную порку, подзатыльник или наказание гречневой крупой. Оно заключалось в том, что нас ставили в угол на колени, а под них насыпали гречку, трехгранная форма зерен которой приносила невыносимую боль. Я шла в другую комнату за лезвием. Оно всегда лежало в мебели советских времен, представляющая собой тумбу, к которой крепилось трехстворчатое зеркало. Мне приходилось присаживаться на колени, чтобы открыть дверцу низкой тумбы.