Люблю тебя светло

— Со своим разговором. Но разговор такой… не… через этот разговор предстоит удар червенной даме. Ну, а эта дама, я, значит, — призналась она, — надеется на какую-то полюбовь, — она придвинулась и коснулась его плечом. — Но это принесет ей только обман и страшные хлопоты.

Для дамы, для дома, для сердца, что было, что будет, чем сердце успокоится…

Для сердца… А для сердца мне ой как хорошо, подумай-ка, хм, предстоит неожиданный интерес от благородного короля.

«От меня, значит», — сказал себе Мишка.

— Хорошо выпало для сердца. У, да со своими наде-е-ждами, со своими жела-ниями, со своей любо-овью…

Мишка осторожно протянул руку, привлек ее к себе, поцеловал. Задыхаясь, они сразу разнялись, она вздохнула и стала печальна. Молчала. Он еще раз поцеловал ее и целовал долго, но неумело, и тогда она обняла его и поцеловала сама — ненасытно и благодарно. Комната светлела, на дворе пошел снег. Зима!

— Зима, — сказал Мишка.

— Смотри-ко, правда зима.

— Сядь поближе.

— Я возле тебя:

— Сядь вот так… Варь… Чьи это дети?

— Мои.

— Ты такая молодая.

— Молодая, да ранняя. Двадцать три года, мало? Тебе сколько?

— Девятнадцать. На днях девятнадцать.

— Ого! Ба-атюшки! — шепотом воскликнула она и отодвинулась. — На четыре года, ого! Совсем мальчик, ой-е-ей! С ума сойти.

Они разбудили ребенка.

— Ма-ам! — заплакал мальчик.

— Чо, чо, сыночка? — соскочила Варя. — Холодно? На двор?

— Я боюсь один. Иди рядом.

— Спи, сынок, сейчас мама придет к тебе.

— С кем ты разговариваешь? С тетей Оней?

— С тетей Оней, деточка, с тетей Оней. Спи, спи, родненький. Завтра на санках покатаю.

— Молочка хочу.

— Молочка тебе? Сейчас. — Она принесла из сеней молоко, налила ему в кружку, и он пил, чмокал, потом утих и заснул.

Она пришла, села возле Мишки, сама обняла, его и положила голову ему на плечо. Мишка нежно целовал ее. Он целовал и думал, что все-таки ему надо уйти. Было грустно оттого, что он завтра уезжает.

— Какой ты… — прошептала она. — Век бы так сидела.

Опять со двора кто-то громко застучал в окно.

— Тихо, — встревожилась Варя. — Пусть думают, сплю.

Стук повторился, и уже настойчиво, грозно — ладошкой.

— Кто это может быть? — спросил Мишка.

— Есть тут такие. Дома не сидится, шастают по чужим дворам.

На этот раз с дрожью забилась дверь в сенях, и Варя перепугалась — как бы не сломали.

— Вот человек! Убила бы! — заругалась она. — Чо хочут, то и делают, знают, что некому заступиться.

— Ва-арь! — звал уже под окнами мужской голос — Чо, оглохла? Не притворяйся, открой! Открой, чо ли! Слышь? Откроешь? Последний раз говорю, откроешь?

Ненадолго установилось молчание.

— А-а! Ну, все, зараза, сейчас! Все равно ворвусь, раму высажу.

— Гошка, ты чо, ты чо это? — закричала она. — Ты чо это вздумал? Я уже сплю, чо ты приперся? Напился! Где напился, туда и ступай.

— Ты меня не посылай!

— И ты ко мне не лезь! Назнал, детей побудишь, сдурел, чо ли?

— Ва-арька! Забыла, да?

— Иди ты, Гошка! Иди, а то завтра мало не будет! Я скажу где следует. Кому это понравится — ночью, под окнами?

— Чо это тебе вдруг не понравилось? Откроешь, нет?

Он замолк, потом дверь опять заскрипела. Гошка колотил кулаками, пробовал снять с петель, ругался, иногда звал: «Варь… ну Варь… чо ты?»

— Ой, мамочки, — прижалась она к Мишке, — не знаешь, куда и деться. Как хорошо было… Пришел… Просили его!

Гошка ломился.

— Придется впустить, — сказал Мишка и решился: «Драться так драться».

Варя накинула фуфайку, зажгла свет и вышла в сени.

— Чо ты? — сказала она ему тем бессильным, виновным голосом. Уговаривала она его минут десять, не открывала. Что за секреты были у них?!

Гошка все-таки ушел.

Она подсела к Мишке, вздохнула.

— Что такое?

— Не дай бог, уж и не рада, чо ты пришел. Стыдно. Да ладно, теперь уж все равно, нечего жалеть. Вот, скажешь завтра, Варька позарилась на молодого. Правда?

— Ты удивилась, что я сегодня пришел?

— Думаешь, мы мало замечаем? Да, жалко. Целый месяц ходили мимо. Сижу с тобой, будто я и не мать двоих детей. На четыре года, на четыре года! — изумилась она. — Ой-е-ей, вот отколола я номер, ну хоть бы на два! Чо тогда в сенках стоял и не вошел?

— Гошка сидел с тобой.

— Нимало. Я его выгнала следом за всеми. Охмелела, вышла во двор, потом до Оньки дошла — думаю, постучать, нет. Хоть поговорим. И не стала. Гляжу, Коля ее из ворот тащится, злой, не пустила, видать. Я раньше, как сестра дома, часто к ней ночевать бегала. Или она ко мне. Чо у тебя глаза блестят? Ой! — опять удивилась Варя. — И на четыре года, на четыре года…

Она припала к нему теплыми цепкими губами, обвила его шею, стала совсем дорогой, чуткой, своей. И было бы все, как мечтал он месяц назад, бредя за ней по лесу, — выбегала бы она в сенки, легкая, заждавшаяся, вся своя, вела бы к себе, и никого им было не надо. Было бы, если бы он завтра не уезжал.

— Расскажи, как ты жила здесь.

— Чо рассказывать… Как все, так и я. Ну, может, не как все, а… как тебе и рассказать… Да ничего интересного!