Люблю тебя светло

Внезапно они умолкли, только иногда Мишка шептал «дай губы», «тебе хорошо?», она слабо отвечала «да, да», но с этих минут ему не верилось, она как-то остыла, взгрустнула, сказала ему «тебе девки нужны», встала и как бы забыла о нем — принесла из сенок молока, потянулась и вспомнила, что ей завтра гнать скот на убой в Северное.

— Позавтракаем, чо ли. Я проголодалась.

А Мишка сперва обиделся, не прислушался к ее словам о заботах. Она все еще виделась ему такой, как в первые дни, когда он шел за ней из лесу. Он уедет, думалось ему, и она останется в этой комнате, в своем Остяцке, подоит корову, накормит детей и куда-то пойдет, о чем-то вспомнит, и мелькнет один день, потом другой, потом неделя, месяц, год, и будут всходить травы, осыпаться лес, начнет стыло белеть зима, и придут ночи, когда свет льется на пол, озаряя комнату, и эта ночь — какая ночь! — скоро померкнет для нее, сомкнется с другими, тогда как Мишке не забыть ее никогда. Такой и запомнится ему осень — с окошками, со стуком, со взглядами, с мальчишескими чувствами к одиноким чалдонкам.

«На четыре года, на четыре года…» — вспомнил он.

Варя хотела спать.

— Скоро светать начнет, — сказала она.

Летел белый-белый снег, блестел, покрывал двор. В комнату проникал рассвет.

Они попили молока, и Мишка, прислонившись к ней на лавке, незаметно уснул. Он дремал и видел сон, будто он дома, лежит неловко в постели и ощущает лицом что-то материнское, как в раннем детстве, когда он не засыпал, пока не положит матери руку на грудь. Очнулся и вздрогнул: нет, он в чужом доме, пришел вечером, гадали на картах, сидели, и он заснул, и сейчас на дворе утро, снег.

— Пора мне, — сказал он при белом свете окон.

— Иди, соседи увидят.

Мишка посмотрел на нее, прощаясь с ней навсегда. Останься он теперь на месяц в Остяцке, ничего бы не сбылось: напрасно бы он крался к ее окну, она не выскочила бы в сенки и не шептала ему что-то по-бабьи простое. Он не обижался на Варю. Он просто чувствовал себя перед нею очень маленьким.

Зима ждала его на дворе. Он грустно распрямился на воздухе, прохрустел сапогами по снежному двору, в последний раз прощаясь, запоминая округу. Ему все еще казалось, что она провожает его взглядом в окно. Ему так хотелось. Оглянулся, да нет, только послышался крик ребенка в комнате, и никто ему не помахал.

Он и не мог увидеть ее — Варя к тому времени успокаивала дочку и не думала уже о том, что женской тоской наваливалось на нее вчера перед сном и что волновало ее, когда гадала на картах и потом целовались. Нет, не до того ей было. К утру опять она отрезвела, опомнилась, что уже не девочка она, не полуночница, не Онька. Конечно, ему хорошо было с ней, и он бы наслаждался сладким шепотом бесконечно, но она-то помнила, как бывает днем, когда никого нет рядом. Она знала, что остается одна и Мишка ничем ей не поможет. Другого бы она спровадила, не стесняясь, а его побаловала — уж очень ласково он глядел на нее. Наконец он поднялся, намерился трогательно проститься и все понял — смутился и скоро вышел. Она, как только он хлопнул в сенках дверью, глянула от печки в окно — проверить, не увидал ли его кто в такой ранний час во дворе? Переждала с полчаса и взялась топить печь для ребят, потом вышла доить корову. Управилась, привалилась к подушке, и забылась, и так бы проспала все на свете, если бы не растолкала Онька.

— Чо нежишься? — ухмылялась Онька. — Проводила своего?

— Кого? — насильно притворилась Варя.

— Не придуряйся — видела. В плаще кто был? Дед Еремей, чо ли?

Варя покраснела, перекинулась на другой бок.

«Чо б соврать ей, — хитрила она. — Ну никуда от нее не денешься».

Онька трясла ее за плечо:

— Покраснела? Стыдно? Все Оньку ругаете, а сами…

— Да он посидел и ушел.

— Ну дак! — разыгрывала Онька. — Посидел, конечно. Как братик.

— Они ж сегодня уезжают, приходил утром прощаться.

— Вот интересно: за мной ухаживал, с тобой прощается.

— Врешь, поди. Когда он там ухаживал?

— Ха-ха! — упала к ней на грудь Онька. — Не веришь?

— Детей с ними крестить, чо ли.

— Тебе, я знаю, хозяина бы, самостоятельного.

— А как же. О жизни надо думать.

— А я ласку люблю.

— Ну и люби, — сказала Варя. Откуда что приходит: теперь она вспомнила себя в те минуты, когда открывала ему дверь. Как ей хотелось того же, что и Оньке! Скакать по ночам, прятаться — до поры.

— Скажи, — обняла Онька подругу, — скажи, Мишка был? Я не видела, разыграла.

— Отстань, никакого Мишки не было. Ему девки нужны. Да чего мы об этом, мало нам других разговоров! Они о губах только и думают, — вредничала Варя, а сама была немножко довольна.

— Оно так и лучше, — сказала Онька.

— Вам только бы звезды хватать…

— Звезды! Мне вон сейчас скот гнать. Ты, я да Колька.

— Куда я ребят дену?

— К матери моей.

Они скоренько разогрели вчерашний суп, покормили и отнесли детишек, встретили Колю и через полчаса погнали скот в Северное.

Студенты выехали в восемь.