Дик, я тебя убью. Дважды. Нет, трижды! Убью, воскрешу, потом снова убью… куда твои горничные дели мое платье?! Что мне теперь, в одном полотенце сбегать?!
Я уже сунула ноги в туфли и потянулась к дверной ручке, – лучше в полотенце, чем встретиться с мистером Джеральдом нос к носу – когда дверь за моей спиной раздался грохот чего-то упавшего и выразительное:
– Diablo!
Я машинально обернулась, успела подумать: вот дура, зачем? – и заржала. Снова.
Картина маслом: Бонни с моим платьем в руках, опрокинутая напольная ваза, рассыпанные по полу розги. Бонни – с черной лентой на глазах, на морде растерянность и досада. Вот так бесславно закончился вчерашний выпендр.
А через секунду он тоже заржал.
– Я это… темно!.. – и пнул вазу так, что она с грохотом покатилась к стене.
– Придурок. – Я почти справилась со смехом, подошла к нему, цапнула платье.
Меня тут же перехватили за руку и потянули к себе.
– Ну что делать, ум – не главное мое достоинство. – Он обнял меня, бережно, как стеклянную. Нежно поцеловал в висок, скулу, потерся носом о мои волосы. – Покормишь придурка завтраком?
В его руках было так хорошо, и эта нежность… господи, как же мне хотелось согласиться! На завтрак, на все что угодно, только бы с ним. Как мне уйти, когда я не могу с места сдвинуться, все мои нервы, все тело протестует – и каждый сантиметр между нами кажется километром, парсеком пустоты!
Вот только сказка-то кончилась.
– Боюсь, Бонни, услуги лучшего хастлера ЛА в таком количестве мне уже не по карману. – Я дернула свое платье и чуть не упала: он не держал больше ни платье, ни меня.
На миг показалось, что сейчас сердце разорвется. Глупое, глупое сердце! Ничего же не случилось, он просто отпустил меня. И нет, я не хочу на него смотреть. Я сейчас просто оденусь и пойду домой. К своему недописанному роману.
– Это бонус от заведения, – совсем тихо, нарочито весело.
– Еще скажи, благотворительная акция в пользу голодающих студентов. – Не оборачиваясь, надела платье. Трусики, наверное, остались в ванной, и черт бы с ними.
– Лучше голодных котиков. – Мгновение за моей спиной тишина. Потом шаги. Моего плеча коснулась горячая рука. – Всего лишь завтрак, мадонна.
Я хотела сказать – нет. Но не смогла. Накрыла его руку своей, обернулась…
На его губах улыбка. Его глаз не видно за лентой. Он весь – самоуверенное спокойствие, голливудская мечта, а не мужчина. Так почему мне кажется, что он безумно, до крика, одинок? Что за этот чертов завтрак на двоих он сейчас душу готов продать?
Это все глупое, глупое сердце. Рвется и трепещет, трепещет и рвется – к нему, хоть на миг, хоть разок еще коснуться… И ладно. В конце концов, что я теряю? За этот завтрак влюблюсь в него еще больше? Ха-ха три раза.
– Бедные голодные котики. Оденься, Бонни. Завтрак без штанов – это слишком по-голливудски.
– Да, мадонна, – за его легкой улыбкой прячется обещание: все, что ты хочешь, мадонна. Вечность и коньки в придачу.
Это был изумительный сюрреализм. Чаепитие у Безумного Шляпника. Я наливала ему кофе, вкладывала чашку в его пальцы, стирала с его губ сливочные усы – и запоминала каждое мгновение, каждый его жест, звук его голоса…
Он чуть не опрокинул вазу с фиалками, когда ловил последний круассан.
– От Дика? – в его голосе прозвучала тщательно запрятанная ревность. Этакие специфические нотки собственника.
– Дик очень милый, – улыбнулась я. И, впервые толком обратив внимание на цветы, обнаружила под вазой записку.
Услышав шелест бумаги в моих руках, Бонни сделал вид, что ему совершенно все равно. Но если б он был котом, уши бы торчали локаторами.
Дик был краток.
«Великолепное шоу! Браво! Когда обормот тебе надоест, имей в виду – с тобой уже мечтают познакомиться.
П.С. Сегодня все за счет заведения».
– Безумно милый Дик, – повторила я, прочитав записку.
– Дик доминант, – тоном «мне так все равно, что всеравнее некуда» прокомментировал Бонни.
– Какая досада. Он так похож на одного киногероя…
– Ты смотрела русского Шерлока?
– Ты смотрел русского Шерлока? – с той же дозой удивления.
– У меня друг русский, смотрим иногда… а ты?
– А я просто люблю старые русские фильмы.
– Дай угадаю, – Бонни изумительно спародировал светский тон. – Твой любимый – про Штирлица.
– Нет, герр Мюллер.
– Да, герр Мюллер.
Я фыркнула:
– Кажется, я начинаю понимать, что такое «плохой саб».
– Тебе это нравится, – он пожал плечами. – Я могу быть милым и послушным, но ты быстро заскучаешь. Ты неправильная домина.
– Правильная, это которая за подобные слова надает тебе пощечин, поставит на колени и велит просить прощения, облизывая туфельки? – я начала злиться.
– Не надо быть правильной, – он криво улыбнулся. – Ты прекрасна такая, какая есть.
– Подхалим! – фыркнула я.