Любовь

Адвокатша наверняка удивится ее появлению: Кристин заранее не записалась к ней на прием – но не откажет ее принять. Каждый раз, когда Кристин заявлялась к ней в офис без спросу, ее визит умудрялись вставить в рабочий график. Ее движение по наклонной – от капризной девчушки из благополучной семьи к поблекшей бездомной изгнаннице – не было ни медленным, ни тайным. Все всё знали. И ей не суждено было вернуться в родные пенаты в элегантном седане с преуспевающим супругом за рулем. Да, триумфальное возвращение – диплом о высшем образовании и счастливая семейка – ей не грозило. И, несомненно, не будет увлекательных историй ни о том, как трудно вести собственный бизнес, ни о жестких ограничениях личной свободы, налагаемых требовательными менеджерами, клиентами, пациентами, агентами или тренерами. Короче говоря, никакого радушного приема в родном городе с намеками на личные достижения и с завуалированным снисхождением. Она была неудачница. С дурной репутацией. Но ко всему прочему, она еще и Коузи. И в Харборе это имя до сих пор вызывало уважительные охи и ахи. Сам Уильям Коузи, некогда владелец многих домов, пляжного курорта, двух яхт и кучи денег в банке, о котором судачили все местные жители, который всегда восхищал людей, но буквально довел весь округ до кондрашки, когда выяснилось, что он не оставил завещания. Только какие-то каракули на меню 1958 года, которые излагали его желания, родившиеся под действием виски. А именно: 1) «Джулия II» – доктору Ральфу; 2) «Монтенегро коронас» – шефу Силку; 3) отель – жене Билли-младшего; 4) дом на Монарх-стрит и «оставшиеся наличные денежки» – «моей милой малютке Коузи»; 5) кабриолет 1955 года – Л.; 6) галстучные булавки – Мил Дэдди и так далее и тому подобное, вплоть до его коллекции пластинок, которую он оставил Даму Томми, «лучшему блюзовому гитаристу в этом божьем мире». Нет сомнений, он пребывал в прекрасном настроении – спасибо неразбавленной «Дикой индейке», когда он сел вот так однажды вечерком в компании собутыльников и записал свои заветные желания среди гарниров, фирменных блюд, закусок, горячих и десертов, распределив все свое состояние среди особо приятных ему людей. Спустя три года после его смерти этих собутыльников отыскали, собрали и попросили подтвердить факт написания данного документа и опознать почерк пишущего, а также удостоверить ясность его ума, в котором, похоже, впоследствии не родилось ни малейшего соображения насчет наследства. Их засыпали беспощадными вопросами, которые были подобны броскам кобры. «Почему он хотел отдать доктору Ральфу свою новую яхту? А что насчет «Коронас»? Шеф Бадди к тому моменту уже несколько лет как умер, то есть их должен получить его сын? Но молодой Силк не курит. А кто такой Мил Дэдди? Солист группы «Пёрпл тоунз», пояснила Хид. Нет, возразила Мэй, это менеджер группы «Фифс-стрит страттерс», но он в тюрьме, а разве заключенные могут вступать в наследство? Но это же просто пластинки, дура, он нигде не назвал тебя по имени, и что теперь? Он даже не упомянул тебя! И зачем отдавать кабриолет кому-то, кто не умеет водить? А и не надо водить машину, чтобы ее продать! Да это не завещание, а какой-то комикс!» Все сосредоточились на булавках для галстука, сигарах и нынешней цене старых пластинок – и никто не задался главным вопросом: кто же такая «моя милая малютка Коузи»? Позиция Хид была сильной – ведь она называла мужа Папой. Но с другой стороны, раз, с биологической точки зрения, Кристин была единственной оставшейся «малюткой», ее претензии как кровной родственницы были не менее сильными, чем претензии Хид как вдовы. Или так считали они с Мэй. Но годы, проведенные вне дома, как и отсутствие фактов, свидетельствующих о ее работе на курорте, кроме одного лета в детстве, ослабляли позицию Кристин. Скрывая улыбку, судья исследовал засаленное меню, где его взгляд невольно останавливался на, допустим, капустном салате с дольками ананаса или на фасоли-«мерзавке» в соусе чили, выслушал доводы трех адвокатов и вынес временное (пока не будут представлены вещественные доказательства об обратном) решение, согласно которому Хид признавалась той самой «милой малюткой Коузи», о которой по пьяной лавочке упомянул покойный.