Любовь

А ведь все могло сложиться иначе. Она и хотела, чтобы было иначе. В поезде, возвращаясь из Мэйпл-Вэлли домой, она тщательно распланировала свои реакции, свое поведение. Все должно было пройти хорошо, ведь ее возвращение ознаменуется сплошными праздниками – в честь ее дня рождения, окончания школы и их переезда в новый дом. Она решила быть с Хид учтивой, холодной, но любезной, как их учили себя вести в Мэйпл-Вэлли. И что ее заставило вступить с Хид в перепалку по поводу грамматики, она уж и не помнила. Но что она запомнила накрепко, так это как дедушка отшлепал Хид и как ее сердце возликовало от того, что дед – хоть раз! – встал на ее сторону в споре с женой и показал всем, какое поведение он считает похвальным. Восторгу Кристин не было границ, когда все трое – настоящие Коузи – вышли вместе из дома, сели в большой автомобиль и уехали, забыв о недостойной твари.

Когда они с Мэй вернулись, из окна ее спальни валил дым. Вбежав с криками в дом и взлетев вверх по лестнице, они обнаружили в спальне Л.: та сбивала огонь с почерневших простыней двадцатифунтовым мешком сахара, из-за которого обугленные простыни и матрац покрылись карамельной коркой.

И вновь из дома выгнали не Хид, а Кристин. Дедушка Коузи покинул общий банкет и поспешно ушел из отеля неизвестно куда. В страхе и злобе мать и дочь не спали до трех утра, когда он наконец вернулся, босой, как блудный пес, держа в руках свои ботинки. И вместо того чтобы взять Хид за шкирку и вышвырнуть туда, откуда она пришла, он только рассмеялся.

– Она хочет нас убить! – шипела Мэй.

– Да ведь вас там и не было! – ответил он со смешком.

– Сегодня не было, а что завтра?

– Я с ней поговорю.

– Поговоришь? Точно? Уж прошу тебя, Билл, пожалуйста! – умоляла Мэй.

– Успокойся. Говорю тебе: я все улажу. – Он отвернулся, давая понять, что разговор закончен и ему пора отдыхать. Мэй тронула его за локоть.

– А что насчет Кристин? Она не может так жить. Это просто опасно!

– Этого больше не повторится! – отрезал он, сделав акцент на частице не.

Он взглянул на Мэй и, похоже, глядел на нее целую вечность, потом кивнул:

– Пожалуй, ты права, – и тронул свои усы. – Ты можешь ее куда-то отправить на недельку-другую?

– Хид?

– Нет! – Это предположение его удивило, и он нахмурился. – Кристин!

– Но ведь Хид устроила пожар! Она виновата! Почему Кристин надо уехать?

– Кристин мне не жена. Моя жена Хид. Кроме того, это ненадолго. Пока тут все не уляжется.

Вот так. Кристин, собирай вещи и отправляйся пожить в дом к однокласснице. На неделю или две. А знакомым скажут, что она «на каникулах», и кто хочет, пусть верит, а кто не хочет – то и не надо. Пусть Кристин позвонит подружке, потом Мэй возьмет трубку и обо всем договорится с ее родителями.

И вот тогда, стоя в своем роскошном платье, отороченном стразами, как какая-нибудь кинозвезда, Кристин и приняла окончательное решение. Он ни разу не взглянул на нее. Он только смеялся. А эта дешевка, эта его малолетняя сучонка-жена пыталась ее убить – ну, сейчас у нее не вышло, но когда-нибудь ей это удастся, а что же, он тоже будет смеяться, глядя на обугленное тело, плоть от своей плоти, и тоже все уладит – как какой-нибудь казус с не принятым к оплате чеком постояльца, или с опоздавшим к началу шоу музыкантом, или с жуликоватым оптовиком, надувшим его на поставке виски? Пока-пока, поживи у одноклассницы! Пока-пока, вы, психи! Надень свои ботинки, старик, посмотри вокруг и хорошенько запомни ее лицо, потому что больше ты ее никогда не увидишь!