Любовь

– Двенадцать. Мой дед женился на ней, когда ей было одиннадцать. Мы были лучшими подругами. Вчера мы строили вместе замки из песка на пляже, а сегодня он усаживает ее к себе на колени. Вчера мы играли в дочки-матери под одеялом, а сегодня она спит в его постели. Вчера мы играли в «звездочки»[43] на пляже, а сегодня она трахается с дедушкой! – Кристин оглядела свои бриллианты и помахала пальцами, как гавайская танцовщица. – Вчера этот дом был мой, а сегодня она в нем хозяйка! – Она отложила сигареты и встала. – Это же как-то влияет на мозг, если выходишь замуж до первой менструации. Ей нужна помощь специалиста, как думаешь? – Кристин подула на свои кольца. – Вчера девственница, а сегодня – рожай детей! – и с этими словами она ушла, оставив Джуниор обдумывать услышанное.

Кристин вернулась на кухню – и ее прошиб пот. Она приложила лоб к дверце холодильника, потом распахнула ее, подставив лицо холодному воздуху. Волна жара вмиг отступила, как и там, на крыльце, но быстро охватила ее вновь, вызвав дрожь во всем теле. Прошло уже немало времени с тех пор, как спала завеса и за ней обнаружилась пустыня безжизненных камней, и Кристин подумала: уж не ей ли, а вовсе не Хид, требуется помощь специалиста? Достав из морозилки несколько кубиков льда, она завернула их в полотенце и стала прикладывать к горлу, вискам, запястьям, пока не унялась дрожь. Но осталась печаль. И четкий незамутненный вид окружающего мира, каким он и был в реальности – бесплодным, темным, уродливым, безжалостным. Что она тут делает? Что забыла? Спутанные помыслы, бессмысленные притязания. Она знала, что старается придумывать себе все новые и новые занятия – а как еще отогнать прочь это видение: нагромождение серых мертвых камней, лишенных живой зелени. Закрыв глаза и прижав к векам холодное полотенце, она шепнула: «Нет!» – и распрямила спину. Это важно! Ее борьба с Хид не бессмысленна, не напрасна. Разве можно забыть, как она сражалась за подругу, как пренебрегала собственной матерью, чтобы ее защитить, как давала ей свою одежду: платья, шорты, купальник, сандалики, – как они вдвоем устраивали пикники на пляже… Они хохотали до упаду, придумали свой секретный язык и ночью видели одинаковые сны. А потом твоя лучшая и единственная подруга выпрыгнула из твоей ванны, предательски окатив тебя водой, и без зазрения совести променяла фантазии, шепотом рассказанные под одеялом в твоей кроватке, на темную комнату в конце коридора, в которой воздух был пропитан запахом виски и тайных утех старика, где она занималась вещами, которые нельзя описать, настолько мерзкими, что и игнорировать их было тоже нельзя. Этого Кристин никогда не забудет. И почему она должна забыть? То, что изменило всю ее жизнь. То, что изменило Мэй – раз и навсегда. Тогда даже у Л. челюсть отвалилась…

После свадьбы они иногда пытались, как прежде, играть вместе, но обе только и ждали друг от друга очередной колкости и насмешки, и все такие игры кончались ссорами. Потом были слезы, утешения Мэй, разговоры шепотом – чтобы дедуля Коузи не услышал, как насмехаются над его невестой.

Про него ходило множество слухов: в чем только его не обвиняли! Он же был важный господин, который, коль скоро никто ему слова не мог сказать поперек, вытворял все что угодно – и все ему сходило с рук. А мать тоже хороша: решила, что лучше уж отослать дочь куда подальше, чем конфликтовать со свекром. Поместила ее в частную школу и отговорила проводить летние каникулы дома. И еще уверяла, будто ради ее блага отправляла дочь в церковные лагеря, где та коротала лето с одноклассниками. Как-то Мэй устроила ее вожатой в исправительный лагерь для бездомных негритянских девочек, сбежавших из-за притеснения в семье. Несмотря на щедрые посылки с рождественскими подарками и дорогими, но не по ноге, туфлями к началу очередного учебного года (вместо увесистых писем с лживыми объяснениями и вложенными банкнотами), было совершенно ясно, что ее отвергли. И Л. тоже хороша: она единственная старалась сохранить мир в доме, но даже если она сердилась и укоризненно качала головой, то никогда не принимала ничью сторону. Но самое настоящее предательство совершила ее лучшая подруга, которая со счастливой улыбочкой дала себя увести по коридору в темноту, в комнату, где витал запах виски и где старик предавался своим утехам. Так кто должен был уйти? Кто должен был покинуть свою спальню, свои игрушки и свой океан? Самая невинная в этом доме – вот кто! И даже когда она вернулась, уже шестнадцатилетняя, готовая занять подобающее место в семье, ее опять выгнали, потому что к этому времени Хид уже повзрослела и окончательно превратилась в мерзавку. Настолько гадкую, что она задумала устроить пожар.

Кристин отправилась к себе и уселась в продавленное кресло-качалку, которое всегда предпочитала скрипучему дивану. Жар прошел, и голова перестала кружиться. Но печаль не отступала. «Наверное, именно я придумала себе этот мир, – подумала она. Добрая душа так бы не смогла».