Любовь

Уж не знаю, чему она улыбалась. Ничего в ее жизни не выходило так, как ей бы хотелось, – ну разве что ей удалось всадить топор войны между Кристин и Хид, когда те еще были детьми. И этот топор засел глубоко, разграничив землю, на которой обе стояли. Когда Кристин наклонялась к Мэй, чтобы смахнуть хлебные крошки с ее подбородка, та замечала в глазах дочери знакомое выражение. Как и раньше, они опять перемывали косточки Хид, пересказывали друг другу старые истории: как Хид когда-то пыталась их надуть, притворяясь, будто умеет писать, как она уронила с тарелки на пол свиную отбивную, потому что не умела пользоваться ножом, и как ее постельные игрища с мистером Коузи не возымели успеха и не отвратили того от загулов, и в какой дурацкой шляпке она приперлась на его похороны. Наконец мать и дочь подружились. Десятилетия вражды, проявлявшейся в ссорах из-за Малкольма Икса, Мартина Лютера Кинга, Сельмы[46], Ньюарка, Чикаго, Детройта и Уоттса, остались позади. Точно так же отпал вопрос, что лучше для чернокожих, потому что на него уже ответила Хид. Она была тем атавизмом, с которым они обе сражались. Никто не выиграл, но они сошлись на цели своей борьбы – вот потому-то, думаю, Мэй и встретила улыбкой свой последний рассвет.

Хид скрючила пальцы, а Кристин свои унизала бриллиантами. Но это не важно. Они все еще продолжают свое сражение, словно чемпионки, а не жертвы. Постыдились бы!

7. Страж

– Ума не приложу, что сказать мальчишке.

– Уж придумай что-нибудь. Да побыстрее. А не то я с ним сама поговорю.

– Что? Что ты можешь ему рассказать?

– Расскажу, зачем нужна молния на ширинке. Об ответственности отца. Об уровне смертности от СПИДа.

– При чем тут СПИД?

– А кто ж ее знает, где она была, с кем спала. И вообще – кто она? Родственников нет, никто о ней никогда не слышал. Одевается как уличная девка, ведет себя как…

– Они бы не наняли ее на работу, если бы с ней было что-то не так. У нее, наверное, есть рекомендации или что-то подобное.

– Ты страдаешь старческим слабоумием или только притворяешься?

– Чья бы корова мычала…

– У Кристин такая репутация, что Иезавель[47] может позавидовать, а Хид – из семейки Джонсонов, не забывай!

– И как это понимать?

– А так, что в их семейке не имеют представления о моральных принципах. Что может знать о морали и ограничениях Хид, которая выскочила замуж в самом что ни на есть подходящем возрасте – в одиннадцать лет…

– Но она никогда не заигрывала с Коузи, и, сама знаешь, никогда не оправдывала прошлого Кристин. И ее нельзя осуждать за то, что сделал ее папочка.

– Нет, но я прекрасно знаю цену ее папочке. И разве не она пыталась спалить собственный дом?

– Я в эти бредни не верю!

– Ну, знаешь ли, яблоко от яблони недалеко падает. Если уж они взяли на работу такую девицу, как эта, представляю, что там вообще у них происходит! И как можно им доверять – что одной, что другой? Только потому, что Хид позволяет Ромену убирать мусор у нее во дворе, не означает, что она стала другой.

– Какой другой?

– Не той лживой стервой, которая манипулирует людьми.

– А мне казалось, мы обсуждаем поведение Ромена.

– Именно! Его поведение, которое находится под влиянием бывшей шлюхи и злобной ведьмы. Послушай, Сэндлер, я не собираюсь становиться прабабушкой, или бесплатной сиделкой, или бездонным кошельком для чумазой мамки-малолетки только потому, что тебе нечего сказать четырнадцатилетнему внуку. Кроме того, мы несем ответственность за Ромена. На нас возложила эту ответственность наша дочь! Она на нас рассчитывает.