Любовь

Он оказался моложе, чем я думал, на вид не старше двадцати шести или семи, даже несмотря на бороду. Крупные зубы, смеющиеся глаза, настрой легкий и веселый. Известный мне типаж, я встречал нескольких таких людей, но только в последние годы, в детстве нет. Возможно, это связано с социальным слоем, географией, поколениями, а скорее всего, с их комбинацией. Юго-Восточная Норвегия, предположил бы я, средний класс, родители — университетские ученые или преподаватели. Благополучное детство, хорошее воспитание, уверенная манера держаться, ясный ум, коммуникативные способности. Человек, не сталкивавшийся еще с серьезным сопротивлением, — таково было первое впечатление от него. Фотограф был швед, что исключало для меня всякую возможность расшифровать его наружность и манеры.

— На самом деле я решил перестать давать интервью, — сказал я. — Но в издательстве сказали, что ты так хорош, что мне ни в коем случае не стоит упускать шанс. Надеюсь, они правы.

Чуточка лести никогда не повредит.

— Я тоже надеюсь, — сказал журналист.

Я налил им кофе.

— Можно тут поснимать? — спросил фотограф.

Я замялся, и он заверил, что будет фотографировать только меня и больше ничего в кадр не попадет.

Журналист просил об интервью дома, я ответил нет, но когда он позвонил уточнить место, я все-таки сказал, чтобы они зашли за мной и мы вместе куда-нибудь пойдем. И услышал, как он обрадовался.

— Хорошо, — сказал я. — Где встать? Здесь?

Я встал перед книжной полкой с чашкой в руке, он ходил вокруг и щелкал.

Кончилось все обычной фигней.

— Можешь поднять руку?

— А посмотреть как писатель?

— Это пропустим.

Я услышал, что по коридору ползет Ванья. Она села в дверях и посмотрела на нас.

— Привет, Ванья, — сказал я. — Очень страшные дяди, да? Но меня ты знаешь…

Я взял ее на руки. И тут же пришла Линда. Она мельком поздоровалась, забрала Ванью и ушла назад на кухню.

Все, что было не для их глаз, они увидели. Я, мое — это все немедленно застывало и цепенело, стоило на нем задержаться чужому глазу. А я не хотел, чтобы так было. Я, блин, точно этого не хотел. Однако же стою тут и улыбаюсь как идиот.

— Еще несколько можно? — спросил фотограф.

Я снова встал в позу.

— Один фотограф сказал, меня фотографировать — все равно что бревно снимать.

— Видимо, плохой был фотограф, — сказал фотограф.

— Но ты понимаешь, что он имел в виду?

Он остановился, убрал фотоаппарат от лица, улыбнулся, снова поднял его и продолжил.

— Думаю, давайте пойдем в «Пеликан». Я туда часто хожу. Там нет музыки, так что место подходящее.

— Годится.

— Только сначала сделаем несколько снимков на улице, и я вас отпущу, — добавил фотограф.

Тут у журналиста зазвонил телефон. Он взглянул на номер.

— Я должен ответить, — сказал он. Беседа продолжилась минуту, максимум две, и касалась снегопада, машины, расписания поездов и дачного дома. Он нажал «отбой» и посмотрел на меня.

— Мы с друзьями собрались на дачу. А это звонил водитель, который отвезет нас от поезда до места. Он пожилой человек и давно нам помогает.

— Здорово, — сказал я.

Завалиться с друзьями на дачу мне не привелось ни разу. И пока я учился в гимназии и на первых курсах университета, тема была болезненной. Друзей у меня, считай, не было. А с несколькими, которые все же имелись, я общался один на один. Теперь я стал староват для таких переживаний, а все равно почувствовал укол в сердце, привет от меня былого.

Журналист допил кофе. Поставил чашку. Фотограф убрал фотоаппарат в сумку.

— Идем? — спросил я.

Когда мы столпились в тесной прихожей и разом начали одеваться, стало неприятно: слишком вплотную. Я крикнул Линде «пока», и мы пошли вниз. На лестнице я раскурил сигарету. Было адски холодно. Фотограф поставил меня у лестницы на другой стороне улицы, и я несколько минут позировал, закрывая сигарету ладонью, пока он не попросил разрешения сфотографировать меня курящим, если я не против. Я его понимаю, так в кадре хоть что-то происходит, поэтому я стоял и курил, а он кружил вокруг, щелкал камерой и давал мне указания, все это на глазах прохожих; потом мы переместились к метро, он отработал со мной еще пять минут и, наконец, удовлетворился. Он исчез, мы с журналистом молча перешли холм и спустились в метро. В ту же минуту подошел состав, мы вошли в вагон и сели у окна напротив друг друга.

— Метро по-прежнему ассоциируется у меня с Norway Cup[73], — сказал я. — Как только учую этот особый запах метро, сразу думаю о нем. Я же из маленького городка, и метро было главной экзотикой. И пепси-кола. Ее у нас тоже не водилось.

— Ты долго играл в футбол?

— До восемнадцати лет. Но я плохо играл. В нижнем дивизионе, так сказать.

— Ты все делаешь на невысоком уровне? Книги, которые насобирал, не читаешь. А в интервью, которые я посмотрел, ты часто говоришь, что все, тобой сделанное, плохо. Может быть, перегибаешь с самокритикой?

— Нет, не думаю. Все зависит от того, на какой высоте ставить планку.

Он посмотрел в окно, потому что поезд вышел из туннеля перед «Т-Сентрален».

— Думаешь, получишь премию?

— Северного совета?

— Да.

— Нет.

— А кто получит?

— Моника Фагерхольм.