Любовь

— Да, ваш я не хочу, — ответил я и пошел на кухню. Пока вода кипятилась, я взял карандаш, залез на стул и пометил все бутылки. Одна риска на этикетке, незаметная, если о ней не знать. Вел я себя как отец подростка и чувствовал себя по-дурацки, но и другого способа с этим разобраться не видел. Я был против того, чтобы человек, который сидит с моим ребенком и, за исключением нас с Линдой, больше всех занимается им, пил спиртное, оставаясь с ребенком наедине. Потом я положил в кружку пакетик и налил кипяток. Глянул на «Нален», там на кухне намывали пол и шел пар из посудомоечной машины.

Из прихожей донеслись звуки, сопровождающие прощание, и я понял, что Микаэла собралась домой. Вышел в коридор, сказал ей «пока», потом сел за компьютер, открыл интернет, проверил почту, писем не было, заглянул в пару газет и нагуглил себя. Порядка двадцати девяти тысяч упоминаний. Цифра колебалась вверх-вниз, как биржевой индекс. Я полистал и покликал наугад. Избегая интервью и газетных рецензий, заглянул в блоги. Один блогер писал, что мои книги не годны даже жопу подтереть. Забрел на страницу не то маленького издательства, не то журнала. Встретил свое имя в подписи к портрету Уле Роберта Сунде, сообщавшей, что писатель рассказывает всем, кто готов его слушать, как ужасна последняя книга Кнаусгора. Наткнулся на документ тяжбы о границах участка, в которой, очевидно, участвовал кто-то из Кнаусгоров — речь шла о стене гаража, то ли длиннее, то ли короче нормы на несколько метров.

— Чем занимаешься? — спросила Линда у меня за спиной.

— Гуглю себя. Тот еще ящик Пандоры. Ты себе не представляешь, что пишут эти неленивые люди.

— Брось, иди лучше со мной посиди.

— Сейчас иду, только два маленьких дела закончу.

На следующее утро, отдав Ванью Ингрид в районе восьми утра, я пошел в кабинет. До трех писал доклад и в половине четвертого вернулся домой. Линда принимала ванну, она собиралась вечером на ужин с Кристиной. Я пошел на кухню и проверил бутылки. Из двух было отпито.

Я зашел к Линде и сел на крышку унитаза.

— Привет, — сказала она и улыбнулась. — Купила вот себе бомбу для ванны сегодня.

Над ванной стоял сугроб пены. Линда приподняла руку, усаживаясь повыше, тоже облепленная пеной.

— Слушай, нам надо поговорить, — начал я.

— Да?

— О твоей маме. Помнишь, я недавно говорил, что странным образом исчезает спиртное?

Она кивнула.

— Я вчера пометил уровень на бутылках. Чтобы проверить. И сегодня из бутылок пили. Если это не ты, значит, твоя мама.

— Мама?

— Да. Она пьет, когда остается здесь с Ваньей. Она делала так всю неделю, и нет оснований думать, что это не началось раньше.

— Ты уверен?

— Да. Настолько, насколько можно быть уверенным.

— Что будем делать?

— Скажем, что мы знаем. И что для нас это неприемлемо.

Она молчала.

— Когда они придут? — спросил я через некоторое время.

Она взглянула на меня.

— Около пяти.

— Что ты предлагаешь? — спросил я.

— Мы скажем ей. Поставим ультиматум: если такое повторится, мы не будем оставлять ее с Ваньей одну.

— Да, — сказал я.

— Это наверняка происходит много лет, — сказала она в задумчивости. — И многое объясняет. Она все время на взводе, с ней почти нельзя было толком общаться.

Я встал.

— Не факт, — сказал я. — Возможно, у них с Видаром нелады, она видит, что попала в западню. Чувствует себя несчастной.

— Человек не начнет пить в шестьдесят с гаком потому, что не чувствует себя счастливым, — сказала Линда. — Это должна быть старая песня. Долгая.

— Они вернутся через полчаса, — сказал я. — Мы хотим это отложить и сегодня не трогать? Или сразу покончим с этим?

— Да зачем ждать, — сказала она. — Но вот как мы будем говорить? Одна я не хочу. Она будет все отрицать и как-нибудь все вывернет, что я еще и окажусь виновата. Давай вместе?

— Типа семейный совет?

Линда пожала плечами и руками развела пену на воде в стороны.

— Я не знаю.

— Это как-то неудобно. И нас двое против одного. Получается трибунал. Нет, давай я позову ее пройтись и поговорю.

— Тебе этого хочется?

— Хочется? Это последняя вещь, которую я хотел бы. Черт! Она вообще-то моя теща. А хочу я мира, покоя и чтобы все было пристойно и по-человечески.

— Спасибо, что ты решил сам поговорить, — сказала она.

— Должен сказать, ты держишься стоически, — заметил я.

— Внезапный кризис — это моя стихия. Я всегда начинаю спокойно действовать. Так с детства повелось. Тогда это случалось сплошь и рядом. И я притерпелась. Но я тоже злюсь, не думай. Она сейчас нам очень нужна. Она нужна нашим детям. У них и так родственников почти нет. Я не позволю ей выкинуть такой финт. Этого не будет, я сама позабочусь.

— Детям? Я чего-то не знаю?

Она улыбнулась и помотала головой:

— Ничего такого. Может быть, я что-то чувствую.