Любовь

Полчаса спустя мы шли по центру пригородного спального района пятидесятых годов постройки, который в подсвеченной фонарями мартовской мгле казался полностью первозданным. Назывался он Вестерторпом, дома все были квадратные и кирпичные, а отличались высотой — подальше от центра повыше, на главных улицах пониже и с магазинами на первом этаже. Между домами стояли, замерев, сосны. Там-сям в свете из окон и от подъездных ламп, как будто выраставшем из земли, я различал какие-то горушки и озерца. Гейр говорил без умолку, как до того в поезде метро. В основном рассказывал о том, что нам встречалось. В потоке проскальзывали названия станций, красивые и иностранные. Слюссен, Мариаторгет, Синкенсдамм, Хорнстулль, Лильехольмен, Мидсоммаркрансен, Телефонплан…

— Нам сюда, — сказал он и показал на дом у дороги.

Мы вошли в подъезд, вверх по лестнице и в дверь. Стена книжных полок, перед ней вешалка для курток, запах чужой жизни.

— Кристина, привет. Выйдешь поздороваться с нашим норвежским другом? — сказал он и заглянул в комнату слева.

Я сделал шаг вперед. Там за столом сидела женщина, подняв на меня глаза; в руке у нее был карандаш, на столе перед ней лежал лист бумаги.

— Привет, Карл Уве, — сказала она. — Приятно познакомиться, я много о тебе наслышана.

— Я, к сожалению, ничего о тебе не слышал, кроме того немногого, что есть у Гейра в книге, — ответил я.

Она улыбнулась, мы пожали руки, и она стала убирать со стола свои вещи и накрывать ужин. Гейр провел мне экскурсию по квартире, недолгую, поскольку комнат в ней было две, от пола до потолка забитые книгами. В гостиной был рабочий уголок Кристины, а у Гейра свой, в спальне. Он походя открывал некоторые шкафы, чтобы показать мне книги, они стояли ровнехонько, как будто вымеренные уровнем, и не по алфавиту, а по сериям и писателям.

— У тебя тут полный порядок, — похвалил я.

— У меня везде порядок, — откликнулся он. — Абсолютно во всем. В моей жизни нет ничего не по плану или не по расчету.

— Звучит пугающе, — сказал я и посмотрел на него.

Он улыбнулся.

— Для меня пугающе звучит принять решение о переезде в Стокгольм за один день.

— У меня выбора не было.

— Хотеть — значит хотеть поневоле, как говорит мистик Максим в «Кесаре и Галилеянине». Если точнее: «Стоит ли тогда жить? Все — одна пустая игра. Хотеть — значит хотеть поневоле»[34]. Это та пьеса, в которой Ибсен хотел показать себя мудрым. Как минимум образованным. Он пытается добиться синтеза в огромной проклятой проблеме. Я не подчиняюсь необходимости! Я отказываюсь ей служить! Я свободен, свободен, свободен. Очень интересная пьеса. Чертовски хорошая, как сказал Беккет про «В ожидании Годо». Меня прямо за душу взяла. Ибсен обращается к эпохе, которая прошла, вся конструкция, из которой он исходит, исчезла. Жутко интересно. Ты ее читал?

Я помотал головой.

— Его исторические пьесы я вообще не читал.

— «Кесарь» был написан в момент, когда шла переоценка всего. Ибсен тем и занимается. Катилина, как ты помнишь, был символом измены. А у Ибсена чуть ли не наоборот. Примерно как если бы мы пересмотрели коллаборационизм Квислинга. Но ценности, ревизией которых автор занят, они все пришли из Античности и для нас почти непостижимы, мы же Цицерона не читаем… Да-а. Написать пьесу, в которой автор пытается объединить кесарей и галилеян! Здесь он проиграл, конечно, но проиграл величественно. Ибсен в пьесе символичен. Но отважен. И видно, как его влечет великая эпоха. Я не очень верю Ибсену, что он, мол, читал только Библию. Тут, конечно, и Шиллер чувствуется. Его «Разбойники». И фигура бунтаря, как, например, Михаэль Кольхаас у Генриха фон Клейста. И с Бьёрнсоном видна параллель. Помнишь в «Сигурде Злом»?

— Нет, Бьёрнсона я вообще не знаю.

— Мне кажется, это в «Сигурде Злом». Время действовать. То есть: действовать или не действовать. Классический гамлетизм. Действующее лицо или зритель своей жизни?

— А ты кто из них?

— Хороший вопрос.

Он замолчал. А потом сказал:

— Я, наверно, зритель, но иногда пляшу под дудку, выступаю с выученным хореографическим этюдом. Но точно не скажу. Во мне, я думаю, много такого, чего я сам не вижу. А чего не вижу, того и нет. А ты?

— Зритель.

— Но вот же ты здесь. А вчера был в Бергене.

— Да, но я это решение не выбирал. Оно само себя продавило.

— Тоже способ принимать решение. Отдаваться на откуп тому, что само происходит.

— Возможно.