Любовь

Теперь, когда его скрыла темнота, фантазия моя снова заработала, но вообще-то я уверена, что в такие минуты видишь все глубже и яснее — предметы и люди, теряя свою видимую плоть, приобретают нечто другое, более важное и интересное. Лучше я видела теперь и себя. В самом деле, мне пора было проанализировать свои поступки, объяснить себе, что я делаю здесь рядом со Стефаном, почему я вот уже вторую ночь сплю в одной комнате с человеком, совершенно мне чужим, настолько чужим, что я не могу даже спросить его, почему у него дрожат руки. Если у конспирации свои законы, то мое самовольное возвращение в Софию, куда меня никто не звал, нарушает эти законы. Я сама лезу в какие-то истории, не зная, имею ли я на это право. С другой стороны, более чем ясно, почему я потащилась за Стефаном. Я вообразила себе разные разности или, вернее, поддалась желанию быть ближе к человеку, которому — это я поняла сегодня вечером — я, может быть, никогда не смогу быть по-настоящему близка. Зачем мне все это и кто в этом виноват? И почему все-таки я не могу сблизиться со Стефаном? До этого я думала, что только правила и обычаи подпольной работы с ее строжайшими запретами мешают Стефану взглянуть на меня глазами нормального молодого человека и увидеть, что перед ним не слишком безобразная девица, а если говорить без излишней скромности, то просто хорошенькая, приятная и даже очаровательная девушка. И самое важное — молодая и испытывающая настоятельную потребность поделиться с кем-то, дать кому-то все то, что в ней есть. Иногда из-за того, что некому было понять, оценить и принять в дар все, что во мне было, я доходила до яростного отчаяния. Я плакала и думала, что вот так я пропаду, никем не оцененная, не нашедшая себе применения...

Но эти мысли, занимавшие меня в начале ночи, скоро уступили место другим. Я потеряла всякую уверенность в себе, потому что в первый же раз, когда мне захотелось приблизиться к какому-то человеку, случилось нечто неожиданное. Достаточно мне было увидеть его не таким, каким он представал в моих фантазиях, увидеть усталого, едва держащегося на ногах от слабости и напряжения, трясущегося человека, как у меня вдруг исчезло всякое желание с ним сблизиться. Для меня это сближение не имело четко очерченных границ, скорее я имела в виду сближение духовное, но отнюдь не исключала и другое. Разумеется, я была убеждена, что сближение душ — на первом месте, а то, другое, — далеко, далеко на втором.

Но, как я уже сказала, думая об этом в ту ночь, я внутренне так отошла от этих воображаемых сближений, что на минуту даже почувствовала себя виноватой перед Стефаном, который ничуть не был повинен в моем непостоянстве. Он не звал меня в Софию, не просил у меня помощи, рассуждала я, и несправедливо было бы менять к нему отношение только потому, что я увидела, как у него дрожат руки. Мало ли что могло с ним случиться! Особенно при его образе жизни, когда тебя подстерегают на каждом углу, когда ты не знаешь, останешься ли сегодня жив, и дело даже не только в жизни, страшнее другое — что тебя могут схватить и пытать! И в сущности, решила я, я правильно сделала, что приехала, ведь я действительно ему полезна, и хотя бы то, что по вечерам его ждет теплая комната и теплая еда, наверное, очень приятно и нужно такому человеку, как он. И вот моя бессмысленная жизнь может кому-то пригодиться, и это достаточное оправдание моего приезда в Софию. Но раз уж я поняла свою настоящую роль, настоящую задачу, которую я сама себе отныне ставлю, раз я определила истинный смысл своего необдуманного поступка, я должна отбросить все прочие фантазии. И тут мне стало стыдно, что я пыталась с ним кокетничать, наговорила ему глупостей насчет того, что он якобы делал в разговоре с мамой какие-то намеки, и что я будто бы бог знает в чем его подозреваю...

Вот такие мысли вертелись у меня в голове. Вероятно, было уже далеко за полночь. Вдруг я поняла, что давно не слышу, как Стефан ворочается в постели, он совершенно затих, не слышно было даже его дыхания. Я испугалась — чтобы успокоиться, мне непременно надо было услышать, как он дышит. Привстав в постели, я вся обратилась в слух. Наконец мне показалось, что я улавливаю его дыхание, но дышал он часто и неглубоко, поэтому стало так тихо. Потом он застонал, резко повернулся, по звукам я поняла, что он приподнялся, что-то ощупывает и что наконец он сел в постели. Я тихо спросила:

— Что случилось?

— Кто там? — тут же отозвался он.

— Ирина.

Но он, словно не услышав, зашептал быстро, нервно:

— Кто там? Где я?.. Где я?

—У меня дома, — сказала я. — Это я, Ирина.

Он замолчал, видно, начал понимать.

— Ирина?

— Да.

— Где ты?

— Здесь, в комнате.

— Где ты? — спрашивал он срывающимся голосом.

Я встала и ощупью добралась до его постели.

— Я здесь.

Я дотронулась до его протянутой руки, и он крепко сжал мою кисть. Рука его опять дрожала и была очень горячая. Он схватил обе мои руки, и я почувствовала, что он прижался к ним лицом. И все шептал:

— Ирина... Ирина...