Любовь

Я сунула винтовку под кучу листвы и спустилась лесной тропинкой к Охотничьему домику. Эту тропинку я уже знала наизусть — два вечера нас водил по ней парнишка. Подойдя к опушке, я спряталась в густом орешнике. Ярко освещенный двор Охотничьего домика был совсем близко. Девушка в белом платье держала капитана под руку, в позе ее мне почудилась принужденность. Теперь я могла разглядеть лицо капитана. Он был молод и хорош собой — как нам и казалось издали. Черноглазый, с черными усиками. Пожалуй, эти черные усики, тонкие, с острыми кончиками, придавали его лицу что-то лисье, но, может, я это и придумала — под влиянием того, что я о нем знала. И в складке губ, насколько я могла разглядеть, таилось что-то неприятное, а так он был красив и строен. Он молчал, видно, характер у него был необщительный, и только улыбался шуткам других. Впрочем, какая там общительность, здесь он всем был чужой, и эти люди, вероятно, вызывали у него досаду. Хоть он был и немногим старше их, он резко от них отличался. Сказав что-нибудь, они смотрели на него — одобрит ли. Он стоял прямой, холодный и равнодушный, и только губы кривились в улыбке — молчаливой, рассеянной улыбке, которую он принес с собой из другого, настоящего своего мира.

Вблизи Охотничий домик выглядел больше, внушительнее, и мне на миг стало не по себе, когда я представила, что придется туда войти, пройти по террасе, добраться до дверей капитана и вызвать его, чтобы убить.

Уже совсем стемнело. Белело только платье девушки, и темная высокая фигура капитана рядом с ним казалась литой, излучавшей какую-то непонятную силу.

Трое из компании отделились и зашагали по дороге в село. Оставшись одни, капитан и его девушка направились к роще, к орешнику, в котором я пряталась. Я видела, как две фигуры медленно приближаются ко мне. Девушка уже не держала его под руку, они шли молча, в шаге друг от друга, и я испытала страшное разочарование от того, что не взяла с собой винтовку, — я могла бы выстрелить в него почти в упор. А сейчас я очутилась в ловушке, мне приходилось ждать и смотреть не шевелясь. Не могла я и побежать за винтовкой, потому что они бы услышали шум. И тогда капитан уже был бы настороже и мог бы совсем от нас скрыться.

Они остановились очень близко от меня — метрах в двух-трех. На фоне освещенного здания ясно были видны их фигуры, я замечала малейшие движения. Они по-прежнему молчали. Капитан поднял руку и положил ее девушке на плечо, но она слегка отстранилась. Капитан убрал руку. Девушка стояла, опустив голову, скрестив руки на груди, и от всей ее фигуры веяло каким-то горьким, молчаливым смирением.

Мне в моем укрытии предстояло услышать разговор, явно не предназначавшийся для чужих ушей. Я сидела, обняв колени, все мускулы были напряжены, глаза болели от того, что я усиленно всматривалась. Сначала я боялась только одного — как бы себя не выдать. Если они обнаружат меня, придется бежать и капитан спокойно выстрелит мне в спину. Но когда они молча остановились около моего куста, когда волнение этого грустного свидания передалось и мне, я перестала замечать собственное напряжение, я словно перестала дышать и просто застыла в листве орешника.

Первым нарушил молчание капитан. Он говорил тихо. Голос был молодой, точно у юноши, и он мягко произносил гласные, как и все в этом южноболгарском крае, — этот голос никак не вязался с жуткой биографией капитана. Но в интонациях его ощущались какие-то злобно-властные нотки, каждую фразу он выговаривал одним духом, словно то, что он сказал, не подлежало обсуждению, говорилось раз и навсегда, — ясно чувствовалась привычка человека, постоянно отдающего приказы. Хотя для такого разговора тон этот явно не подходил.

— Я готов выполнить все свои обязательства, — сказал он. — Я совершенно ясно и определенно вижу, что я должен сделать, и я иду на это безо всяких условий.

Девушка молчала. Она стояла все так же неподвижно, скрестив руки на груди, лишь вскинула голову — профиль прорисовался на светлом фоне — и снова ее опустила. И прошептала:

— Мне ничего не нужно... Я ничего от тебя не хочу... Ты знаешь, я прошу тебя только об одном... Оставь меня. Мне не нужны твои обязательства.

— У меня есть и права!

Девушка тут же отозвалась насмешливо:

— Вот как?.. Права?.. По отношению к кому?

— Ты знаешь! — резко сказал капитан.

Девушка ответила горьким смехом.

— Существуют и моральные законы! — продолжал он.

— Я ими пренебрегу!

Они снова замолчали. На этот раз — надолго. Видимо, капитан не умел вести такие разговоры. Ему трудно было говорить человеческим языком. Тем не менее в следующем его коротком и произнесенном с неожиданной горечью вопросе прозвучало что-то человеческое:

— Но почему... почему ты так? Что я тебе сделал?

Девушка подняла голову и пристально посмотрела на капитана, словно надеясь увидеть в его лице что-то такое, что она давно ждала.

Он тоже поднял голову, и они несколько секунд смотрели друг на друга.

Потом девушка повернулась спиной к свету, лицом прямо ко мне, и заговорила быстрым шепотом: