Любовь

— Каждое классное помещение должно быть маленьким кинозалом, — говорил директор. И это его особенно воодушевляло, потому что он был историк. — Представляешь себе, Ирина, как бы я рассказывал о нашей жизни. Я описал бы моим ученикам эту ночь, когда мы напрасно ждали капитана, рассказал бы им об этом нашем приговоре и о том, как мы привели его в исполнение. Они должны все знать. Они должны знать: история — это не игра в любовь и милосердие, и для того, чтобы обходиться без жестокости, надо через нее пройти. Чтобы уметь ее предотвращать, надо уметь иногда быть жестоким. Самые общие исторические и общественные закономерности мы, учителя, должны иллюстрировать фактами. Марксизм должен вступить в классные помещения, подтвержденный силой исторического примера. Перед нами, историками, стоят огромные и прекрасные задачи. Знаешь, Ирина, ведь это, в сущности, великолепная профессия — учитель истории. Нет ничего богаче, красивее, нежнее, суровее и справедливее человеческой истории. Сознание лучше всего формируют серьезные знания о прошлом. Завись это от меня, я ввел бы вдвое больше часов по этому предмету. А для учителей истории я придумал бы самые строгие и взыскательные конкурсы. Дело не только в том, чтобы знать факты. Надо чувствовать себя творцом истории, надо осмыслять ее, исходя из высших принципов человеческого общества, принципов, которые мы с тобой видим, как ясновидцы, а к этому нашему ясновидению мы пришли благодаря таким ночам, как эта. Историками будут становиться люди с огромным жизненным опытом, люди, прошедшие сквозь сложные и глубокие переживания, испытавшие все возможные беды и страдания, потому что только такие люди смогут создать новое поколение, первое поколение свободы, смогут воспитать его здоровым и жизнелюбивым, мудрым и выносливым, таким, какое нужно для закладки основ нового общества. Мы, Ирина, будем сражаться за это первое поколение, которое родится в первые годы новой жизни, чтобы сделать его средоточием самых высоких достоинств, необыкновенно умным и душевно здоровым, — ведь только обладая исключительным душевным здоровьем, можно творить. А создание нового общества и будет творчеством самой чистой пробы...

Такими словами знакомил нас со своим представлением о будущем Цыган, директор прогимназии. Должна признаться, что я впервые задумывалась о таких вещах, я была еще до смешного незрелым фантазером и романтиком, неизвестно зачем выбравшим такую несентиментальную профессию, как медицина, не допускающую никаких отклонений от безжалостной реальности. Во мне бурлила тогда какая-то сложная смесь придуманных и подлинных переживаний, мне трудно было разглядеть свою тогдашнюю жизнь в ее истинных очертаниях, а будущее виделось и вовсе неясно — какой-то благоухающий голубовато-розовый туман. Мысли Цыгана были для меня совершенно новыми, да и не место было этим мыслям в кустах над Охотничьим домиком, в котором еще жил наш мертвец.

Парнишка слушал своего учителя, не спуская с него влюбленных глаз. Его прогнозы он принимал на свой счет. Но как он понимал слова учителя, каким представлялся мир будущего этому сельскому пареньку, первым самостоятельным шагом которого был уход в партизанский отряд, который сразу взял самый высокий в жизни тон, и как он представлял себе повседневную мелодию будущего? Будет ли этот самый высокий тон всегда звучать в его ушах?

Так в разговорах прошел день. Чем ниже спускалось солнце к лиловатым округлым холмам напротив нас, тем явственнее ощущалось напряжение в нашем укрытии. Второй раз мы смотрели на закат, прямо перед нами солнце касалось гребня гор, и он вдруг ощетинивался верхушками деревьев. Потом солнце начинало медленно исчезать и словно непрерывно ускоряло ход, так что в конце концов все завершалось за несколько секунд, и начиналась вторая часть заката, когда небо светится, не отбрасывая теней, все тона сумерек переливаются один в другой, освещение становится все более синим и наконец застывает в самом своем сокровенном темно-лиловом цвете.

В этот вечеру нас было более чем достаточно времени, чтобы любоваться закатом, потому что «штайер» капитана Янакиева запаздывал. Давно миновал час, когда он приехал накануне. Во дворе Охотничьего домика зажгли большие лампы, люди с террас постепенно расходились, детей увели в комнаты. Вчерашняя компания снова отправилась в ресторан, но без капитана.

— Он может и не приехать, — сказал Цыган.

Парнишка шумно вздохнул.

— Приедет, — сказала я. Мне хотелось их успокоить.

Цыган качал головой и задумчиво поглаживал свой длинный нос.

— Может быть, надо было действовать вчера, — сказал он. — Проявили излишнюю самоуверенность и сорвали задание.

— Приедет, — повторила я. — Будем ждать, пока он появится. Хоть неделю.

— А есть и пить? — спросил парнишка.

Да, пища и вода у нас были рассчитаны на три дня. В эти три дня входил и день на возвращение в отряд.