Любовь эпохи ковида

– Поехали, – сказал Илья парню, и мы, усевшись в наш скрипучий рыдван, двинулись за гибэдэдэшником.

– Смотри-ка! Едет! – обернувшись, сказала Лена.

Огромный красный «Гран чероки» послушно катил за нами. С роскошным этим эскортом мы и въехали через покосившиеся ворота к обшарпанной даче. Кредитор наш опустил стекло. Ничто, похоже, не дрогнуло в его душе.

– Подожди. Сейчас вынесу, – сказал Илья и по крыльцу, уже ходившему от ветхости ходуном, поднялся на террасу. – Вот! – Вышел с ассигнацией. – У меня только тысяча. Будет пятьсот?

– Мелких нет, – глянув в бумажник, сказал он.

Я с интересом вглядывался в него: правильное лицо, правильные очки. Я еще не знаю таких. Любой мой приятель давно сказал бы: «Да ладно!» – и укатил, тем более увидев эти «хоромы»! Этот не двигался. Чудный экземпляр.

Илья, нагнувшись, поднял кривой ржавый гвоздь (от сарая, который пришлось-таки снести).

– Ладно! Даю тысячу. Но немножко тут процарапаю, еще на пятьсот.

Гладкое лицо пострадавшего исказилось.

– Ладно! – вдруг сжалился Илья. – Держи гвоздь. И обещай, что сам это сделаешь. Обещаешь?

Тот молча взял тысячу.

– Подожди! А гвоздь? Лена! Дай, пожалуйста, пакетик. Нет – слишком шикарный. Попроще. Вот. Держи!

Пострадавший молча взял гвоздь в целлофане и, так ни слова более не сказав, выехал за ворота.

– Да. Всё же я граф! – сказал Илья.

Ночью вдруг притопал к крыльцу еж. Водил своим хоботком, довольно длинным. Что-то хотел. Поднял на террасу его. И он задремал у блюдечка с молоком. Проснулся я от дикого топота. Ну просто маленький слон! Полночи не спал, потом все же решился, спустил с террасы его! Разумеется, бережно. Но он обиженно фыркал. Нарушил права ежа? А чего он топал? Понимаю: общественность будет не на моей стороне. Я – царь природы!.. Или уже нет?

Завтракаем, вытащив стол на траву, с удовольствием наблюдая, как солнце, двигаясь, освещает по частям клумбу и, наконец, желтый тюльпан в центре, на высокой ножке – символ лета!

Чай вдруг кончился. Надо идти за водой. Благо, недалеко – колодец за клумбой. Жаркое лето! Выходишь на солнце – палит. Изогнутая железная ручка крутится, ведро на цепи падает и звенит, ударяясь об воду – там, в прохладе и глубине. Выкручиваю его вверх с натугой, и ведро вылезает из тьмы, раскачиваясь и расплескивая прохладу. Ставлю на край колодца, с гулом лью холодную воду в свое ведро. И тащу к дому. Подношу к умывальнику.

– Осторожно! – крикнула жена.

К последней капле, сверкающей на соске умывальника, присосались осы. Две. Нет – три!

Весь июнь не давали нам съесть кусок, налетали, ползали по губам. Мы отмахивались и ходили в укусах. А после того, как жена, обезумев, подняла швабру, чтобы сбить их гнездо над крыльцом, уверенно напали, и лицо ее долго еще напоминало кубистическую картину в стиле раннего Пикассо…

– Ладно. Пусть попьют! – говорит Нона.

Молодец. Природа – наше общее хозяйство. А тут осы не поены! Непорядок. Все же лето. Наш общий праздник. И хочется быть добрым. Ко всем. Но в разумных пределах. А то осы обнаглеют.

Рассказал соседу про ос. Он в ответ: на Щучьем озере развелись бобры. И дача знаменитого боевого адмирала – всегда любуюсь ею на дальнем берегу – бобрами, оказывается, буквально оккупирована. Изгрызли весь берег, повалили деревья, и к воде теперь не пройти. Настроили хаток, каждая с небольшой дом, и вгрызаются дальше. И попробуй их тронь. Бобры, говорят, мстительны, могут и дом изгрызть. И наследники адмирала бессильны. Даже палки в руки не могут взять! Красная книга? Я думаю, был бы жив адмирал, полетели бы эти родственники крыс вверх тормашками!.. Мы уже не те. Боимся сделать что-то, оглядываемся. Вдруг запрещено? Боимся. Царь природы теперь – бобер.

Как быстро прошло лето! К счастью, ни разу не вспомнили про КОВИД. Так без телевизора же! А в компьютере набираешь, что надо.

Я вышел на берег озера. Подул широкий ветер, и весь простор до горизонта стал серым, рябым, грустным.

Познакомились мы с ней на этом берегу. Примчалась на велосипеде. Я обомлел от ее красоты, а она мгновенно переоделась и кинулась к воде. Сейчас искупается и так же стремительно умчится.

– Стойте! – вдруг вскрикнул я. Она обернулась. Что говорить? Я показал на небо: – Пусть тучка пройдет!

– А! – Она весело махнула рукой, кинулась в воду, и тут же вынырнуло солнце, и рябая золотая дорожка протянулась к ней по воде!

И всегда – когда ни появлялась она, в любую погоду – солнце летело за ней, как шарик на ниточке, и все начинало сиять!

Помню, как к нам сюда припыла утка с двумя утятами: они привыкли тут клянчить булку, и утята, два мохнатых комка, ловко ныряли, явно работая на публику. И выныривали как далеко! Срывали аплодисменты и снова азартно ныряли. Она хлопала в ладоши, народ вокруг ликовал.

Обнимались с ней, я опирался спиной вот на эту березу, склоненную к воде. Теперь суровая, «вороненая» ветром гладь – и нигде ни души, вплоть до редкого леса на дальнем берегу. «Здравствуй, грусть». Мы все когда-то читали этот роман. Да, жизнь прошла… не мимо, конечно, но – прошла…