Он был простым гиком. Очень опрятный, когда не выступал. Сам стирал свои вещи, кровать заправлял по-армейски, ни складочки на покрывале. Он был из бедной семьи и с раннего детства привык заботиться о себе сам. Я часто задумывалась о том, что мне с ним было бы хорошо… то есть это приятно и правильно – стирать и готовить для человека, который умеет стирать и готовить сам. Приятно заботиться о человеке, который умеет сам позаботиться о себе.
Но он был нормальным. Поначалу я думала, он симпатичный, хотя и нормальный. Это меня удивляло. Но с каждым днем я все яснее понимала, что меня привлекает именно его нормальность, и мое сердце готово открыться ему навстречу… Не знаю. Как яркие краски или весеннее дерево на фоне синего неба, такого синего, что у тебя замирает сердце, и кажется, будто в нем поселился рой электрических пчел. Так бывает, когда видишь что-то красивое. Тот мальчик-гик был красивым. Он открыл мне красоту нормальных. И Элли не стала разубеждать меня. Наоборот. Она хотела, чтобы я отдалась этому новому чувству. И я отдалась. Я смотрела не него и была счастлива. Потом мне захотелось поговорить с ним, и Элли не возражала. А вскоре я уже не могла без него. Мне хотелось быть рядом с ним постоянно, не расставаться ни на секунду.
Он много шутил и смеялся, а осенью собирался вернуться в колледж. Говорил, что ему очень нравится работать гиком, что он отлично проводит время у нас в цирке. У него были красивые белые зубы. Рыжие называли его душкой.
Он стал проявлять ко мне интерес. Сам разыскивал нас, приходил и разговаривал со мной. Не с Элли, не с нами обеими, а только со мной. По утрам ждал нас на улице и провожал на репетиции. Но говорил только со мной. Рассказывал о себе. Много хорошего, много печального. Элли вообще не участвовала в разговорах. Когда он находился рядом, она отстранялась. Делала вид, будто ее нет вообще.