Любовь гика

Толпа ампутантов не сразу сообразила, кто лежит на каталке, перетянутый веревками, словно окорок. Без маски. Без шапочки. Узнать ее можно было лишь по очкам, поблескивавшим над закрытыми глазами. Ко лбу прилипла влажная прядь коротких сероватых волос. Женщина на каталке все еще пребывала в отключке. Конкретно сейчас эти очки были нужны ей не больше, чем туфли – уже навсегда, – но Арти, хитрая бестия, знал: толпе надобен опознавательный знак. Он дождался, пока шатер не наполнился глухим рокотом голосов. Наконец кто-то из первого ряда выкрикнул: «Доктор Филлис!» – и зал взорвался криками, подобными грохоту канонады.

Когда крики смолкли, призрачный голос Арти из сверкающего аквариума над каталкой представил собравшимся преемника доктора Филлис.

– Подмастерье – ученик – ассистент. Теперь он нашел свое предназначение, совершив первую самостоятельную операцию – акт наивысшего служения своей наставнице.

Цыпа был очарователен – раскрасневшийся от смущения, сплошь румянец и золото, – он стеснительно поклонился залу в буре аплодисментов. Артурианцы обожают его. Они просто в восторге, что он стал хирургом.

Глава 24 Собирай его крики в златые чаши

Я думала, Цыпа расстроится из-за доктора Филлис, но он меня удивил. Во время самой операции он был спокоен и деловит, а после впал в легкое ностальгическое настроение. Не отходил от нее ни на шаг, пока ее не увезла «Скорая». Докторшу отправили в артурианский пансионат близ Спокана. Став полноправным, востребованным хирургом, Цыпа расцвел, как сказала бы мама. Арти утверждал, что нисколечко не удивлен.

– Сразу все было понятно с этой его показушной стеснительностью. Малыш хотел выступать перед публикой.

И выступил он грандиозно. Артурианцы обожали его и называли своим сокровищем. В свой одиннадцатый день рождения Цыпа провел в операционной пятнадцать часов подряд. В день, когда было объявлено о его назначении, он побеседовал со старшей медсестрой и покорил эту суровую, холодную женщину сразу и навсегда. Она прониклась к нему безоговорочным уважением и стала его верным псом и восторженной почитательницей. Ее совершенно не волновала судьба доктора Филлис.

Артурианцы докучали Цыпе постоянно. Мне было смешно наблюдать, как какой-нибудь патриарх в инвалидной коляске мчался, как сумасшедший, вдогонку за босоногим, взъерошенным мальчишкой в пыльном комбинезоне или как двое крутых дедов-байкеров взгромождались на дышло прицепа трейлера, чтобы этому щуплому низкорослому пареньку было удобнее заглядывать в их большие, ноздреватые уши или оттягивать им веки и рассматривать карту лопнувших сосудов в налитых кровью глазах.

– Мне не обязательно к ним прикасаться, даже смотреть на них не нужно, чтобы понять, что не так, – говорил Цыпа. – Но им это нравится, а мне не трудно.

Они не давали ему ни минуты покоя. Мама ворчала, переживая за его здоровье и потерянное детство:

– Когда он лазит по деревьям? Когда он ворует конфеты в киосках? Где его друзья? Кто его подговаривает дразнить кошек или поджигать Хорсту шнурки? Они вгоняют его в гроб. Лишают ребенка нормального детства. Выпивают из него все соки. Посмотри на него! Он весь прозрачный. Кожа да кости!

Арти был доволен, но держался настороже. Приглядывал за Цыпой на случай, если тот вдруг возомнит о себе невесть что, но в глубине души был уверен, что с Цыпой в качестве «Скальпеля» ему не грозят никакие революционные перевороты. «Наша верная маленькая козявочка», – усмехался он, говоря о Цыпе. Но теперь Арти следил, чтобы в лагере артурианцев царило полное единодушие. Он ежедневно объезжал лагерь, наблюдал за работой артурианской администрации, давал представления три раза в неделю, общался с журналистами, рассылал антрепренеров по всей стране, консультировал папу по текущим рабочим вопросам и упорно сторонился мамы и Ифи.