Любовь и бесчестье

– Ты игнорируешь меня, Монтгомери. За целый день ты не сказал мне ни слова и полагаешь, будто я обрадуюсь твоему приходу ко мне в постель, испытывая благодарность за твое внимание? За любое проявление твоего внимания?

– А я должен с тобой разговаривать?

В его тоне сквозило такое изумление, что она ткнула его пальцем в грудь.

– Да. Ты должен со мной разговаривать.

– И что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Хочу, чтобы ты ответил на мои вопросы.

– Сними ночную рубашку.

– Ты слышал хоть одно мое слово?

– Сними рубашку, и я отвечу на все твои вопросы.

Вероника знала, что случится, как только она снимет рубашку и окажется нагой. Она покачала головой:

– Нет. Ответишь на один вопрос, и я расстегну пуговицу. Одну пуговицу.

Монтгомери сложил руки на груди и смотрел на нее, – она видела только черный силуэт, возможно, мрачно взиравший на нее. Но ей было все равно. Она не собиралась отступать.

– Один вопрос? Одна пуговица? Не слишком ли сурово?

– Тогда отправляйся в свою спальню, – ответила она. – Я не передумаю.

Монтгомери подошел к ночному столику и зажег лампу. Внезапно зажегшийся в спальне желтый свет показался ярким, как дневной. Вероника предпочла бы оставаться с ним в темноте.

– Спрашивай, – ответил Монтгомери. – И будь готова к тому, что тебе не понравится мой ответ.

Но для нее любой ответ был лучше, чем это затянувшееся до бесконечности молчание.

– Ты вернешься в Виргинию?

– Не знаю.

– Не знаешь? А когда будешь знать? Когда будешь знать, ты возьмешь на себя труд сказать мне?

Этот человек был невыносим и вызывал ярость.

Монтгомери покачал головой:

– Это был один вопрос, Вероника, и я на него ответил. Будь любезна, расстегни пуговицу.

– Едва ли это справедливо, Монтгомери. Это только часть вопроса.

Он подался к ней:

– В таком случае в будущем выбирай вопрос тщательнее. – И, к ее удивлению, продолжил: – Здесь не мой дом. Возможно, Шотландия и была родиной моих предков, но я виргинец.

– А я шотландка.

Монтгомери не ответил: только показал на пуговицу на ее ночной сорочке. Она медленно расстегнула ее.

– Мне понравится Америка?

– Следующую пуговицу, будь добра.

Вероника неохотно расстегнула следующую. С минуту он обдумывал ее вопрос, потом ответил:

– Не знаю. Виргиния много теплее.

– Я не хочу в Америку, – сказала Вероника, вдруг заметив, что все ее внимание поглощают пуговицы и собственные руки, а не он. – Я принадлежу этому месту, Монтгомери. Знаю, что это звучит эгоистично, – добавила она. – Тетя Лилли говорила, что у женщины нет права задавать вопросы мужу.

– Это та самая, что давала тебе советы насчет брачной ночи? Стоит ли вообще обращать внимание на ее советы?

Вероника с улыбкой покачала головой:

– Почему ты гуляешь по ночам?

– Еще одну пуговицу.

Это не шло ни в какие ворота. Скоро ей предстояло остаться голой.

Он улыбнулся. Монтгомери был так красив, что, как только она посмотрела на него, у нее сдавило горло. Ей хотелось отказаться от этой игры, броситься к нему, поцеловать его и забыть обо всем, отдавшись совсем другим играм.

Но вместо этого Вероника расстегнула следующую пуговицу, гадая, посмеет ли задать следующий вопрос, что беспокоил ее больше всего. Оставит ли он ее, если соберется уезжать?

Планка с пуговицами доходила до середины ее груди, и оставалось еще расстегнуть четыре пуговицы. Еще четыре вопроса, если бы он позволил ей задать их.

– Почему я гуляю? Люблю уединение.

Вероника знала: он лжет, причем догадываясь о том, что она это знает. Вместо того чтобы продолжать настаивать и задавать вопросы, она поднесла руку к груди. Все внимание Монтгомери было приковано к ее пальцам, и от его взгляда ее кровь воспламенилась.

– Как твое второе имя?

Этот вопрос, должно быть, удивил его, но Монтгомери снова улыбнулся. При этом по обе стороны его рта появились глубокие ямочки.

– Александр. А твое?

– Мойра, – ответила она. – У тебя были рабы?

Его лицо поблекло, улыбка увяла.

– Ты все время об этом думала?

Она кивнула.

– Ты аболиционистка, Вероника?

Она не ожидала такого вопроса.

– Думаю, да, – ответила она, положив руку на планку с пуговицами.

Монтгомери не ответил на ее вопрос, – время тянулось мучительно медленно.

– Значит, не было, – решила Вероника.

– Я похож на своего деда, – сказал он. – Он не стремился повелевать другими человеческими существами.

Монтгомери снова улыбнулся, но на этот раз печально.

– Мой дед твердил, что мы владеем землями и морями, но у нас нет права владеть другими людьми.

– Значит, в Гленигле не было рабов?

– Я этого не говорил.

Монтгомери повернулся, подошел к окну, раздвинул занавески, чтобы видеть долину, погруженную в ночной мрак.

Может быть, ей не следовало задавать этот вопрос?

Но прежде чем Вероника успела что-нибудь сказать, муж снова повернулся спиной к окну и стоял, упираясь ладонями в стену по обе стороны подоконника.

Вытянул ноги и теперь рассматривал свои сапоги, потом оглядел комнату, не спеша отвечать на вопрос.

Возможно, ей следовало удержаться от вопроса или не настаивать на ответе, но любопытство оказалось сильнее, и она промолчала.