Любовь и диктатура

Они обнаружили в нём один забавный талант. Потёмкин умел с необычайным мастерством подражать голосам и, под настроение, мог передразнить любого. Да так, что не отличишь. Вот и решили братья однажды угостить этим смешным пародистом императрицу. Екатерина о чём-то спросила Потёмкина. Тот ответил ей её же собственным голосом, в котором она угадала и интонацию и даже слова свои. Смеялась до слёз.

Через некоторое время императрица возвела его в почётный ранг камергера, а это значило, что он допущен в круг избранных.

Ещё через некоторое время она напишет в письме опять же своему германскому другу Гримму: «…я отдалилась от некоего превосходного, но чересчур скучного господина, которого немедленно заменил, сама уж, право, не знаю точно как, один величайший забавник, самый интересный чудак, какого только можно видеть в наш железный век».

Ещё через некоторое время Григорий Орлов, спускаясь вниз по парадной лестнице екатерининского дворца, встретил Потёмкина, весело поднимающегося вверх:

– Как дела? – чересчур резво от некоторого смущения спросил Потёмкин. – Что говорят при дворе?

– Ничего, – мрачно взглянул на него Орлов, – разве только то, что я иду вниз, а ты вверх…

Потёмкин начинал с шута. Живая баллада о любви шута и королевы, которые обычно грустно кончались, стали величайшей загадкой, историческим фактом необычайной величины и значения.

Не будем говорить о роли Потёмкина в истории России. Она неоднозначна, как неоднозначной была и сама эта личность. Запомним только, что проявления этой неоднозначности, были настолько грандиозны и значимы, оставили такой след, что выдают в нём, конечно, черты гениальной натуры.

Продолжим о первой любви Потёмкина. Прежде всего, он покорил Екатерину, конечно, необычайными своими физическими достоинствами. Без того ничего бы и не было. Это было первое, само собой разумеющееся условие. Ей уже сорок лет. Искушённая в утехах этого рода императрица, со с удивлением и страхом даже обнаружила вдруг, что не будь этого случая в её жизни, она подлинного удовлетворения так и не узнала бы.

Григорию на десять лет меньше. И она становится ровней ему. Он вновь разбудил такие глубины в ней, которые саму её ужасают. Она понимает, что без чудовищного умения его и ласки, она уже не сможет. Этот темнокожий гигант, не всегда опрятный и ласковый, всегда грубый и чувственный, по-новому растлил её, увядающую нимфоманку, умело возбудил в ней прежнее сластолюбие и то душевное равновесие, без которого нет настроения жить и управлять народом.

Днём она не может прийти в себя от этих ночей. Меж государственных дел отсылает ему писульки, которые должны держать его в постоянном половом задоре:

«Ах, гяур, каждая клеточка моего тела тянется к Вам!..».

«Благодарю тебя за вчерашнее угощение. Мой Гришенька насытил и утолил мою жажду, но не вином…», «У меня голова, как у кошки в брачный период…».

«…Я буду для тебя “огненной женщиной”, как ты меня часто называешь. Но постараюсь пригасить мой пыл…».

«Двери будут открыты, и всё зависит от желания и возможности, а я ложусь…».

«Дорогой. Я сделаю как прикажешь, мне прийти к тебе или ты придёшь?».

Видно, равных ему в этом деле нет. Сменивший его на этом пикантном посту двадцатидвухлетний Ланской, чтобы достигнуть вершин Потёмкина, вынужден был постоянно и в больших дозах принимать возбуждающие средства из порошка шпанских мушек, отчего и умер вскорости.

…Но вот похоть утолена. Они пускаются в вожделение беседы. И, странное дело, Потёмкин возбуждает и удовлетворяет её и в этом, не менее рискованном для себя деле, ничуть не меньше, чем только что в альковном. Это, и есть самое удивительное.

Екатерина умна. Её беседы и письма ставят в тупик и восхищают мудрейшие головы эпохи. Потёмкин свободно выдерживает и эти немыслимые раунды:

«Дорогуша, какую смешную историю рассказал ты мне вчера! Я до сих пор смеюсь, её вспоминая… Мы были вместе четыре часа и ни минутки не скучали. Расстаюсь с тобой всегда, скрепя сердце. Голубчик мой дорогой, я так тебя люблю. Ты прекрасен, умён, забавен».

«Ах, господин Потёмкин, какое нехорошее чудо сотворили Вы, заморочив голову, прежде считавшуюся одной из лучших в Европе!.. Какой стыд!..».

Вольтеру таких «цидулок» она не посылала.