Любовь и другие мысленные эксперименты

Так продолжается много дней. Туннель все длиннее. Вычерпать плоть и снова потянуть за электрический провод, обвивающий волокнистое желе. Посмотреть документальный фильм о дикой природе. Узнать о Моцарте. Прослушать Элизино сообщение на автоответчике. Вспомнить первый глоток морской воды. Слушать, учиться, чувствовать, вспоминать. Каждый следующий разряд слабее предыдущего, а связь наша все крепче, и, наконец, приходит время, когда удары становятся не нужны. Мы — одно целое. Все, что чувствует Рейчел, принадлежит мне. Все, что знает она, известно и мне. Только ее мимолетные мысли мне недоступны, пока не сомкнуты мои челюсти. И каждый, даже краткий, контакт с потоком ее сознания лишает меня сил.

Отдохнуть. Подождать. Осмыслить. Маленьких усиков больше нет. Опухоль перестала расти. Наша боль стала воспоминанием, мигрени прекратились. Мое тело лежит в одном из меньших туннелей, пресыщенное, измученное, но разум мой видит все. Все, что знает и видит Рейчел, и намного больше. Ведь все, что она вспоминает урывками, отдельными вспышками, в любой момент можно воссоздать. Книги, разговоры, лекции, фильмы, письма. Мне доступна каждая мысль, хоть раз приходившая ей в голову. Во мне живет вся история человечества в целом — и Рейчел в частности.

Лежа в туннеле в голове Рейчел, пытаюсь думать о Ки, но ее больше нет. Нет колонии, нет моего прежнего мира. Вкус лунного света, шепот травы, топот множества идущих строем ног кажутся теперь далеким прошлым. Куда мне идти отсюда? Здесь еще есть работа, а в коде моем по-прежнему записана необходимость трудиться. Теперь, когда у моих ног, простираясь до самого горизонта, лежит весь мир, меня успокаивают привычные повседневные обязанности.

Каждый день откусываю еще понемногу. Теперь, когда у меня есть доступ ко всем воспоминаниям, замечаю только перемены настроения. Оно от многого зависит — от гормонов, социального взаимодействия, погоды. В жизни человеческой особи много стрессов, а с меня довольно опухоли и мозговых волн, и потому разум мой старается выбрать конкретную мысль и сосредоточиться на ней. За брошенными вскользь замечаниями я не слежу. Мать звонит ей издалека, и под гнетом захлестывающих нас чувств я не могу понять, в какой стране та находится и какую тему хочет обсудить. Есть что-то новое, и Рейчел это скрывает. От матери и от самой себя. Это притворство изматывает нас обеих, опутывает надеждой, желанием, горькими воспоминаниями с миндальным привкусом смерти и страха. Оставляю Рейчел ее матери.

В голове моей сейчас струнный квартет си-бемоль мажор Томазини, сотни бабочек, танцующих над полем на исходе лета, иллюстрация к «Нашему общему другу», изданному «Пингвин букс», рецепт лаймового пирога, текст из учебника по географии и карманные часы. Все эти образы плавают в сознании Рейчел, но ни на чем конкретном она не останавливается. Мне нравится исследовать их, пока ее ум вдруг не замкнется на чем-то конкретном и о чем-то другом думать станет уже невозможно. Челюсти мои в это мгновение разжимаются, чтобы отхватить кусок побольше, и отсутствие контакта с мозгом Рейчел позволяет мне и дальше топать вперед и рыть свой туннель. Но не заметить изменения температуры и притока мозговой жидкости нельзя. Что-то случилось, и она из-за этого переживает.

Несколько секунд изучаю изменения, произошедшие в ее сознании, но понять, что это за событие, не успеваю — меня подхватывает волна жидкости и несет вниз, к коре головного мозга. После потери ноги мне трудно сохранять равновесие, раньше меня частенько сбивали с ног электрические разряды, но приливом еще никогда не уносило. Стараюсь встать на ноги, борюсь с утягивающим меня все дальше течением. Мои знания о теле Рейчел ограничены общими сведениями о человеческой анатомии, почерпнутыми из просмотренных ею научно-популярных передач и моих собственных поверхностных исследований. Слышала, что где-то должен быть смертоносный желудочный сок и другие жидкости, способные разрушить даже мой панцирь, но может ли такое произойти на самом деле, мне не известно. Кружась, несусь в потоке, льющем от шеи вниз. Лежат ли другие ее органы так же, как мозг, в мешочках, за мембранами? Или их удерживают на весу те веревки, что цепляются к позвоночнику? Время на исходе. Барахтаюсь в вязкой жидкости, ощущая притяжение неизведанных глубин. Наконец, мне удается добраться до полости в верхней части позвоночника и отчаянно вцепиться челюстями в костную стенку. Поток проносится мимо.

Меня накрывает чувствами Рейчел, такими же сильными, как течение. В ней бушуют эмоции — разные, а не какая-то одна, — и все они извергаются в ее кровь. Мысли и образы мелькают слишком быстро, чтобы за них можно было ухватиться. Здесь, в маленькой пещерке, стук ее сердца, не заглушенный толстым слоем плоти, слышится отчетливее; но он здесь не один. Стучит что-то еще — стучит быстрее, но тише — барабанит в наше сознание, как капли дождя. Тук-тук, тук-тук: стук нового, отчаянно цепляющегося за жизнь, сердца, пульс новой жизни.

writeln (‘Current time: ‘,