Любовь и дружба в 6 "Ю"

– Иногда хорошие люди вынуждены совершать плохие поступки, – пожала плечами старушка. – Я считаю себя хорошим человеком, но кто-то… кто-то (и она пристально вгляделась вдаль) кто-то может считать иначе, ведь жизнь не черно-белая, знаете ли.

Все замолчали. Я тоже замолчал. Мысль о том, что жизнь не черно-белая, меня не удивила, это я и сам уже знал. Но слова о хороших людях, вынужденных совершать плохое, показались мне грустными. Как просто все было бы, если бы можно было знать – вот хороший человек, а значит, все, что он делает, хорошо и правильно. Но себя-то, себя я считал хорошим человеком! Вот, в чем суть. А меж тем, будучи вполне себе хорошим, оказался на поверку так себе другом, например. Это я уже видел совершенно ясно.

А слезы математички? Ведь ей досталось по моей вине и только по моей.

– Понимаете, – сказал я, – иногда хороший человек просто делает что-то такое, что, возможно – возможно! – выглядит не очень хорошо со стороны, особенно если начать разбираться и думать, но когда он это делает, он вовсе не желает совершить что-то плохое! Я дружил с Бочкиным с детского сада – это было само собой разумеющимся, в первом классе нас посадили за одну парту, мы сдружились еще больше, а как иначе? Но я всегда воспринимал это как…

– Как данность, или случай, – подсказала женщина с собакой. – Я сама не раз рассаживала учеников и сознаю, что стала виной и причиной многих дружб, если можно так выразиться. Просто рука судьбы! Посадил Иванова с Сидоровым, вот они уже и лучшие друзья. Посадил Смирнову с Морозовой – и вот они уже ходят вместе на переменах, вместе идут домой, шушукаются. А ведь я сажала их парами, часто не зная, кто они и что. Первый хуже видит, он садится вперед. За вторым нужен особый пригляд, и вот он уже в паре с первым. А это два отдельных человека. Они, может быть, никогда и не заметили бы друг друга, если бы однажды я не посадила их за одну парту. Удивительно, но я никогда не думала об этом! А ведь тут есть, над чем задуматься. Удивительно.

Она погладила собаку, и собака коротко тявкнула.

– Так что там на даче? – напомнил парень с телефоном. – Бочкин оказался там?

Да. Бочкин оказался там. Я первым увидел его. Дорога от ворот оказалась не чищена, и я, выскочив из машины, погрузился в снег по пояс и попер, как танк, вперед. «Желтый забор вон за теми соснами!» – крикнула мне вслед мама Бочкина, и я пошел туда, с трудом вытаскивая ноги из глубокого, самого чистого снега на свете.

Он рубил дрова во дворе. Мой спокойный тихий друг Бочкин закрутил рукава свитера до самых локтей и уверенно взмахивал топором. Движения его были точны и красивы. Он скинул шапку, и я увидел, что на лбу блестят бисеринки пота, а челка мокрая. Он уже давно рубил дрова, и рядом с ним высилась горка ровных чурбачков.

Он даже не повернул головы в мою сторону, наверное, не ожидал, что в зимний дачный поселок, где кроме него никого не было, кто-то приедет именно к нему и именно за ним. И уж меньше всего он ждал меня – своего бывшего лучшего друга.

Удивительный все-таки человек этот Бочкин.

Он не пропал бы в тайге за Уральским хребтом, это было очевидно.

И он не плакал, это тоже было ясно.

– Ну ты и дурак, Бочкин, – сказал я в широкую спину и сел прямо в снег. – Мы с Ленкой решили, что ты и правда рванул к Уральскому хребту. А ты на дачу!

Бочкин обернулся, и широкая улыбка растянулась от одного побелевшего уха до другого. То есть он просто стоял над всеми этими дровами, молчал и глупо улыбался. Топор сверкал в его руке – это внезапно выглянуло яркое, почти зимнее солнце. Я встал и обнял его, конечно, не так, как обнимаются девчонки, но все-таки крепко. Мне было и легко, и весело, и немного стыдно, но главное, Бочкин был здесь – живой и здоровый, вспотевший и замерзший одновременно, понимаете?

По моим следам уже бежали родители Бочкина и Долгорукая. Мама Бочкина схватила его, прижала к себе с такой силой, что я, кажется, услышал, как хрустнули его ребра. Отец Бочкина схватил их обоих, и они втроем затихли. В руке Бочкина все еще был топор. Долгорукая подошла и осторожно забрала его. В лучах солнца, с топором в руках, с длинными золотыми волосами она была похожа на амазонку. Она улыбалась…

– Как акула? – хохотнул парень с телефоном и подмигнул мне.

– …как кинозвезда, – сказал я.

Мы вошли в теплый дом, и я снова поразился, как много рисует Бочкин – все стены были увешаны рамами, рамками и просто листами, и по всем поверхностям плыли, спешили, летели вперед удивительные Бочкинские корабли. А в простенке между окнами висел ботик Петра I и под ним рукой Бочкина была выведена надпись: «Наш самый лучший день!»

А еще он нарисовал Долгорукую.

И меня.

Она вышла хорошо, а я не очень – как дурак с оттопыренными ушами. Но я не обиделся. Еще никто никогда не рисовал моего портрета, и Бочкину даже удалось сделать этого ушастого дурака похожим на меня.

В общем, он не терял времени зря.

В понедельник перед первым уроком я постучался в дверь директорского кабинета. Это было непросто. Сами понимаете.