Любовь и французы

После того как пара была обручена, жених и невеста получали благословение священника, которое давало им право (пока это не было запрещено Тридентским собором в конце шестнадцатого века) спать в одной постели, как полагается мужу и жене. Малыша, который в результате появлялся на свет и которого гордо несли к крестильной купели, никогда не считали незаконнорожденным, даже если свадебная церемония еще не была произведена к моменту его рождения. Если пара была настолько забывчива, что вспоминала о венчании, только обзаведясь несколькими детьми — как случалось время от времени,— то их потомство должно было присутствовать на запоздалой церемонии, укрывшись под покрывалом возле купели.^{50}

Другой обычай — несомненно одобренный Тридентским собором — был известен под названием «Прав Товии» и предписывал новобрачным в течение трех первых ночей после свадьбы воздерживаться от занятий любовью.

Странный обычай ухаживания, о котором я уже упоминала, именовавшийся maraichinage (и известный в Великобритании под названием «связывания узла»), старше, чем христианская религия, и был, по-видимому, широко распространен в местностях, населенных племенами германцев и кельтов. (Похожий обычай описывался не позднее 1941 года в Шотландии и Уэльсе, а его разновидность до сих пор существует, как мне рассказывали, в окрестностях Луго, в испанской провинции Галисии.)

Каждую неделю, вечером, в определенный день (обычно в субботу), деревенские девушки на выданье открывали окна или двери своих спален местным ухажерам. Избранник девушки ложился рядом со своей подружкой на кровать, полуодетый или не раздеваясь вовсе, и парочка, болтая, флиртуя и засыпая в объятиях друг друга, вместе проводила ночь до самого рассвета, когда парню надо было вставать и идти на работу в поле. Половые сношения при этом были запрещены, и, чтобы обеспечить соблюдение этого правила, предпринимались различные меры: ноги девушки обвязывались веревками выше и ниже колен или к ножкам кровати привязывались маленькие бубенчики. Право выбирать, кто из ее кавалеров проведет с ней ночь, оставалось за девушкой, однако следствием этого выбора не обязательно было официальное обручение. Более того, обычай распространялся только на жителей этой деревни, и его следствием, похоже, никогда не была беспорядочная половая жизнь.^{51} Деревенские девушки были несговорчивы и в своем milieu[77] пользовались уважением.

В Суле, области страны басков, двенадцатилетние девочки вызывались в суд в качестве свидетельниц, а в Лаборде отрубали голову любому, совершившему изнасилование, даже если он выражал готовность жениться на своей жертве. В стране басков также существовал обычай, по которому любая девушка (но не общедоступная девица, как в Париже) могла спасти приговоренного к смертной казни, выразив согласие взять его себе в мужья, однако в этом случае новобрачные обязаны были покинуть деревню сразу после свадьбы. Если же приговоренный в силу какого-либо случая возвращался в деревню, его вешали без суда.^{52}

В большинстве европейских стран пары, нарушившие супружескую верность, подлежали унизительным наказаниям — их водили голыми по улицам и так далее. Чернь была настолько жадной до подобных унизительных зрелищ, что почти каждую пару, которую заставали за флиртом или даже за обычной беседой в уединенном месте, немедленно объявляли прелюбодеями. Поэтому было необходимо разъяснить в законе содержание понятия flagrant delit[78], и кодексы, основанные на издревле устоявшихся обычаях, содержат на этот счет чрезвычайно подробные сведения. Например, кодекс Нонсука дает следующее определение тому, что следует считать прелюбодейством: «Lhomme, sobra la femya, baychades los bragas, о ce isera nut, os sinon portara la femya nuda о sus vestimendas levadas tro а Гenbouilh»[79].

У крестьян была своя собственная эротическая символика. Например, общепризнанным считалось, что, позволив мужчине снять с нее башмаки или передник, женщина тем самым «позволяет ему сорвать розу». В провинции Берри вплоть до начала двадцатого столетия все гости на свадьбе должны были попытаться примерить невесте башмачок, но надеть его мог только жених. Таким образом, сказочный сюжет о туфельке Золушки, вероятно, имеет средневековое происхождение, так же, как миф о Прекрасном Принце с его искаженным понятием любви — любви столь же нереальной, как любовь трубадура Джауфре Рюделя к далекой триполийской принцессе!

Я сказала, что крестьяне не соблюдали принятых у высших классов любовных обычаев, но, в конечном счете, посредством подражания (любовь — вопрос одного лишь подражания, считал Поль Валери) внешние проявления этих идей дошли до деревни, и крестьяне — для смеха — переняли их в виде игры.