Любовь и ненависть

собственно, за что? Что случилось? Как глупо, до смешного

глупо! Я позвонила Андрею, спросила тоном беспечной

девчонки, немножко запыхавшейся то ли от возбуждения, то ли

от быстрого бега:

- Как идет дежурство, товарищ капитан?

- Ты давно пришла? - ответил он вопросом на вопрос.

- Только что.

- Так поздно?

- А ты, никак, ревнуешь? - игриво сказала я.

- А если серьезно?

- Понимаешь, Андрюша, какая оказия: после концерта

был банкет в честь артистов. Мы с Василием Алексеевичем

были приглашены на банкет Ларионовым. Но как потом

выяснилось, все это подстроил Марат.

- Зачем?

- Хотел со мной поговорить.

- О чем?

- Не знаю и знать не хочу. Я ему нагрубила.

- Грубить никому не нужно - грубость унижает прежде

всего грубияна, - нравоучительно заметил он.

- Это в тебе заговорил работник милиции, - парировала я

и услышала там, на другом конце провода, телефонный звонок

и голос Андрея уже не мне, а кому-то другому:

- Отделение милиции, дежурный капитан Ясенев... Так...

Так, так... Ясно. Хорошо. Оставайтесь там. Берегите следы,

чтоб прохожие не натоптали. Сейчас я высылаю... Или сам

приеду. - Потом уже мне: - Извини, Иринушка, пожалуйста:

происшествие.

- Что-нибудь опасное? - почему-то помимо желания

вырвалось у меня, притом вопрос был задан таким

встревоженным тоном, что Андрей, чтобы успокоить меня,

решил ответить на него, хотя мог бы этого и не делать, вернее,

не должен был отвечать.

- Аптечный киоск обворовали. Второй случай, - сказал он

и добавил определенно: - Наркоманы.

Наркоманы? Странно, что они могли там для себя найти?

Морфия в палатке не бывает: с этим делом у нас строго, даже

в аптеках он отпускается по специальным номерным рецептам.

Непонятно, чем все-таки они могли поживиться? Кодеин,

шприцы? Что ж, вполне возможно. "Происшествие", - звучал у

меня в ушах голос Андрея. Сам поехал на место

происшествия. Это не опасно. И у Василия в клинике

происшествие. Гораздо опаснее, чем обворованная палатка.

Понимает ли это сам Василий? Об этом ему даже секретарь

райкома напомнил. Происшествия, происшествия... Мне

кажется, сама жизнь - это сплошная цепочка происшествий -

веселых и грустных, забавных и пошлых, трагедий и драм. А

разве со мной сегодня не случилось никакого происшествия?

Встреча с Маратом - ну какое это происшествие! Так, нечто

сродни фарсу. Говоря откровенно, где-то во мне шевелилось

женское любопытство: что он хотел мне сказать? Но оно

заслонялось другим, настоящим, серьезным и опасным

происшествием, которое случилось со мной, случилось

внезапно, вдруг, свалилось как снег на голову, как гроза в

январские морозы. Но это неправда, случилось не вдруг, зрело

давно, медленно, постепенно, как зреет плод в яйце, чтобы

потом сразу проклюнуть скорлупу. Это случилось сегодня,

вернее, сегодня я поняла, что, кажется, люблю его. А может,

это только случайное увлечение, моя минутная слабость, одна

из тех слабостей, которые Василий подавляет в себе с

наслаждением? И я не имею права, у меня есть муж, Андрей,

Андрюша, добрый, сильный, любящий. У нас есть дочь,

Катюша. Смешно, нелепо - зачем я об этом говорю себе: они

есть и по-прежнему будут со мной - и Катюша, и Андрей, и все

останется по-старому. Да, я люблю Василия Шустова. И никто

никогда не узнает об этой моей любви.

Глава шестая

ГОВОРИТ ВАСИЛИЙ

Марат Инофатьев, концерт, банкет. . Все ушло, пролетело

мимо сердца и ума, не задев и не тронув. А вечер-то был не

обычный. Какой вечер! Последствия его еще не известны, и,

дай бог, чтоб их не было, хотя я в это не верю: продолжение

последует, потому что это не конец, скорее, начало. Этот вечер

доставил мне радость и тревогу, заронил в душу неловкость и

смущение. Какое-то смешанное чувство угрызения совести и

стыда. Что произошло между Ириной и мной? Ровным счетом

ничего, и вместе с тем произошло нечто очень значительное и,

надо полагать, нежелательное. Всплыло давнишнее, из дымки

студенческих лет, воскресло позабытое, заглушенное: я снова

увидел в Ирине не друга и товарища, а женщину. Она сама так

пожелала. О ее чувствах я могу лишь догадываться, но не

рискую ошибиться, я промолчу. В институте она мне

нравилась, но я не смел ей в этом признаться. А даже если бы

и признался, едва ли могла она обратить внимание на тех, кто

был рядом с ней: тогда она уже была увлечена Маратом.

Вспомнилось многое: увлечение в школьные годы Машенькой

Павловой, круглолицей, большеглазой девчушкой. Мы тогда

жили в Туле, учились в одной школе. Дом, в котором жила

Машенька, деревянный, ветхий, стоял на Советской улице. Это

была первая отроческая любовь, застенчивая, стыдливая, с

бессонными ночами, какими-то невероятно-фантастическими и

светлыми грезами, пылкими письмами, наивная и чистая, как

росинки на листьях берез. Первая и пока что последняя. Потом