Любовь и ненависть

Маша вышла замуж за летчика и уехала куда-то в Прибалтику.

Ирина настойчиво допрашивала меня: почему я не

женюсь? Я уклонился от ответа, потому что не сумел бы ей

кратко объяснить, и еще потому, что своими объяснениями я

мог обидеть ее. А тот вечер мне не хотелось ничем омрачать.

Я никогда не ставил себе цель - жениться во что бы то ни

стало. Жениться только потому, что подошла пора, что так

надо по извечной традиции всего людского рода. Поженятся -

слюбятся - формула не для меня. Сначала нужно полюбить.

Не просто увлечься, а полюбить. Полюбить до безумства,

отдать любимой все, не требуя взамен ничего, даже ответного

чувства. Диккенс говорил: "Любовь - это слепая преданность,

беззаветная покорность, самоунижение; это когда веришь, не

задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю

душу отдаешь мучителю".

Я, как и мой отец, принадлежу к довольно редкому

племени однолюбов. Я могу полюбить лишь однажды и на всю

жизнь. Отдать жар души своей, всего себя можно только

достойной, той единственной, встретить которую - самая

заветная и святая мечта. Ей или никому. Я жду ее, жду много

лет. Дождусь ли, встречу ли?.. Думаю, что встречу. Верю. Я

встречу свою единственную любовь и знаю, что она не

принесет никому третьему страдания. Она будет свободна.

Именно этих последних слов я не мог тогда сказать Ирине. Не

мог по причине сугубо личной. О ней стоит сказать хотя бы в

нескольких словах.

Я люблю и глубоко уважаю своего отца. Он золотой

человек и настоящий мужчина, широкая и сильная натура. Но,

как это часто случается в жизни по принципу - "дуракам -

счастье", отцу моему сильно не повезло. И прежде всего в

семейной жизни. Жена его - моя мать - ушла от него, когда мне

исполнилось два года. Ушла к другому. Отца она не любила.

Любила ли того, к которому ушла, не знаю. Но отец ее любил.

Она была его первая и последняя любовь. Во второй раз он

уже не женился. Он мужественно перенес эту семейную

трагедию и всю свою жизнь посвятил моему воспитанию. Для

меня он был отцом и матерью. Первое время с нами жила

бабушка - мать отца - Степанида Никаноровна, неграмотная,

но добрая старушка, почти всю свою жизнь скоротавшая в

глухой лесной деревеньке. Мать свою я не помнил, и в моем

детском лексиконе не было священного слова "мама". Мне

тогда и в голову не приходила мысль, что у каждого ребенка

обязательно должна быть мама. У моих одногодков Мити и

Розы были мамы, зато у Мити не было папы, а у Розы бабушки.

Стало быть, у всех по-разному и у каждого кого-то не хватает,

думал я. Правда, потом я узнал, что есть и счастливчики,

вроде Гриши Королькова: у него сразу было два дедушки, две

бабушки, папа и мама. Но я ему не завидовал, мне с папой и

бабушкой было неплохо. И все же в шесть лет, незадолго до

смерти Степаниды Никаноровны, я спросил бабушку, была ли

у меня мать. Помню, как встревожил ее этот, как мне казалось,

совсем невинный вопрос: бабушка засуетилась, заговорила о

чем-то другом, и это еще больше возбудило мое любопытство.

Наконец мои настойчивость и упрямство победили: бабушка

таинственно, полушепотом рассказала, что у меня все-таки

была мать - злая и жестокая женщина, что она бросила меня,

маленького сиротку, и сама убежала с каким-то кавалером. У

меня появилась масса неясных вопросов: кто такой "кавалер"?

("Плохой человек, разбойник", - объясняла бабушка.) Почему

моя мама сбежала с разбойником? Может, он ее похитил?

Оказывается, нет, добровольно сбежала, променяла на какого-

то разбойника меня, папу и бабушку. Мне было обидно до слез.

Не хотелось верить бабушке, и я обращался с вопросами к

отцу. Он подтвердил. Тогда я спрашивал, где живет тот

разбойник-кавалер? Оказывается, живет он в Москве. Я

плакал. В мыслях звал ее, пытался представить ее образ. И

все ждал, надеялся - вернется ко мне. Но она не приходила. И

тогда во мне рождалась к ней ненависть.

Потом началась война, папа ушел на фронт, а меня

определили в детский дом. У моих новых друзей тоже не было

мам и пап, поэтому о матери своей я снова заговорил во

второй раз уже в сорок пятом году, когда окончилась война,

заговорил с отцом как мужчина с мужчиной. Мне было тогда

пятнадцать лет. Отец рассказал всю правду и затем показал

фотографию красивой молодой женщины. Это была та,

которая легко оставила двухлетнего своего ребенка и затем на

протяжении тринадцати лет никогда не интересовалась им. Я

не мог назвать ее матерью и жестоко, с недетским упреком

спросил отца, возвращая ему фотографию: "Зачем ты ее

хранишь?" Мой бравый генерал, кажется, даже смутился от

таких неожиданных слов, взглянул на меня долгим,

пристальным взглядом, все понял и вместо ответа разорвал

фотокарточку на мелкие кусочки.