Любовь и ненависть

Но она не терялась, как и вообще умела владеть собой.

Ответила многозначительно:

- Я не могу быть объективной... в отношении вас.

Вообще она имела манеру говорить с подтекстом, с

двусмысленными намеками, и поэтому я не стал уточнять,

почему ко мне она не может быть объективна. Задай я ей

такой вопрос, почти уверен, что она ответила бы: "Вы мой

начальник", а в глазах бы подчеркнуто сверкал другой ответ: "Я

к вам неравнодушна". Нет, это скользкая тема для разговора, и

я постарался уклониться от нее.

Из ресторана мы уходили примерно за час до закрытия.

Дина, как я понял, куда-то торопилась. Жила она в центре, в

переулке между улицами Жданова и Дзержинского, в десяти

минутах ходу от "Будапешта", и мы, естественно, пошли

пешком. Дом их старый, двухэтажный стоит в глубине двора.

Минуя ворота-арку, мы прошли какими-то темными

лабиринтами мимо мусорных ящиков и очутились у

невзрачного парадного, тускло освещенного. Здесь мы и

расстались, пожелав друг другу доброй ночи.

Когда я возвращался обратно теми же лабиринтами, ко

мне неожиданно подошли трое мужчин. Вернее, они не

подошли, а возникли как-то вдруг, словно призраки из

полумрака. Сверкнули три ножа, нацелившись почтя вплотную

в меня, и голос мрачный, угрюмый приказал:

- Подними руки - и ни звука.

Я был не столько напуган, сколько удивлен: мне никогда

в голову не приходила возможность в наше время подобной

ситуации. Я понял, что положение безвыходное, вернее,

бессмысленно оказывать сопротивление. И у меня невольно

вырвался вопрос:

- Что вам нужно?

И, как ответ, проворная рука одного быстро обшарила

внутренние карманы моего пиджака. И в ту же секунду грозный

голос приказал:

- А теперь топай. Сматывайся! Ну?!

Я почему-то сразу прикинул, чем они могли поживиться. У

меня в бумажнике оставались три десятки. Выходит, из-за

тридцати рублей я мог лишиться жизни. Ошеломленный

совершенно диким, неслыханным случаем, я быстро вышел на

улицу, даже не заметив, как и куда исчезли мои грабители.

Ощупал карманы. К моему немалому удивлению и радости, в

карманах все было цело: бумажник с деньгами, паспорт. Все

ли? Тогда в чем же дело, что за фокус они со мной сотворили?

И тут как молнией пронзила мысль: партбилет. Они взяли у

меня партбилет! Значит, это не просто грабители. Или они

взяли партбилет по ошибке, в спешке приняв его за

бумажник?.. Из таких торопливых надсадных мыслей,

пытливых вопросов и поспешных, неясных ответов в сознании

вырастало нечто загадочное и зловещее. Я остановился,

соображая, что бы предпринять. В этот поздний час улица

была полупустынной. Редкие прохожие спешили домой.

Первая мысль о милиции: надо немедленно заявить. Но, как

на грех, ни одного милиционера. Я спустился на Неглинку. И

тут меня осенила мысль: Андрей! Нужно сообщить Ясеневу.

Сверкнул зеленый глазок такси. Я поднял руку. . Из квартиры

позвонил Андрею и все рассказал.

Андрей находил этот случай совершенно диким,

нелогичным и склонен был считать, что партбилет они

впопыхах приняли за паспорт, за которым, очевидно,

охотились. Впрочем, - перебил он себя, - зачем им паспорт?

- Да, именно, зачем? - поддержал я такую мысль.

- А может, за твоим паспортом охотится какое-нибудь

ЦРУ? - пошутил Андрей.

- А тебе не кажется, что они охотились за моим

партбилетом? - выдвинул я новую версию.

- Именно за твоим? Или вообще за партбилетом? Но

откуда они знали, что ты коммунист? Хотя если нужен был

именно твой билет, то знали.

- Другое дело, - подсказал я, - как они могли узнать, что

партбилет в этот день был при мне? Обычно я храню его

дома. А сегодня у нас было партсобрание.

- Да, загадка со многими неизвестными, - проговорил

Андрей. - А может, на самом деле все гораздо проще и билет

твой подбросят из-за ненадобности. Такое бывало. Одним

словом, подождем. Со своей стороны мы попробуем принять

меры. Ты зайди завтра ко мне на работу. Попытайся

припомнить приметы налетчиков.

Ждать долго не пришлось: через два дня меня

пригласили в райком к заведующей отделом Евгении

Даниловне Лапиной. С ней мне приходилось встречаться уже

не однажды. Эта пожилая суровая женщина слыла в нашем

районе требовательным, строгим, принципиальным партийным

работником. Что касается ее принципиальности, то тут было

какое-то недоразумение. Во всяком случае, по моим

предыдущим наблюдениям, эта черта характера Лапиной была

слишком преувеличена. Например, она была убеждена, что

дорогой подарок - картину Саврасова - Пайкин получил от

иностранки с моего ведома и согласия и требовала

применения ко мне суровой меры взыскания. Она больше

доверяла своей интуиции, чем фактам. Я догадывался, зачем