Любовь и ненависть

без гроша в кармане, работает над усовершенствованием

нового метода лечения болезней? И не только трофической

язвы. А экзема - этот страшный недуг. Уже двенадцать

человек, пораженных экземой, я излечил своим методом.

Кстати, вернее, совсем некстати экзема настигла моего друга

Аристарха Ларионова. Буду лечить.

Меня обвиняют, что выдаю свой метод за панацею от

всех болезней. Это неправда. Но все возможности метода еще

не раскрыты и не изучены. Ведь кроме трофических язв я

излечивал рак кожи, экзему, параодоноз - заболевание тканей,

окружающих зубы, четырнадцати человекам восстановил

волосы. Метод вакуумтерапии находится в самой начальной

стадии, еще предстоит большая, напряженная работа, и не

одного человека, а многих коллективов. Дадут ли мне

возможность спокойно работать? Прав мой отец: самый

опасный враг тот, с которым не борются. Потому-то и неуязвим

Пайкин. Уволенный из клиники за взятки и мошенничество, он

занялся частной практикой. Недавно его имя промелькнуло в

печати: был фельетон о компании шарлатанов, "изобретших"

противораковое средство и получивших на этой афере крупные

барыши. На поверку их "элексир" оказался бесполезной

подкрашенной водичкой. Жуликов разоблачили, по закону их

надо было бы судить. Но в журнале "Новости" появилось

письмо группы деятелей: два писателя, один художник, один

артист, два персональных пенсионера, доктор физико-

математических наук (и, между прочим, ни одного медика).

Почтенные авторы вставали на защиту Пайкина и К°,

голословно объявляя их новаторами, а явное шарлатанство -

смелым поиском, при котором неизбежны ошибки.

Вот с какими грустными думами я возвращался домой в

этот вечер.

У нас был гость - старый фронтовой друг отца, полковник

в отставке, Герой Советского Союза Кузьма Антонович

Бабешко. Бывал он у нас не часто, отец мой искренне любил и

высоко ценил этого седого семидесятитрехлетнего, но еще

подвижного, шустрого старичка за его прямой, часто резкий

характер, за твердость убеждений, за негаснущий жар души и

кристальную честность. Их сближала и связывала не столько

совместная фронтовая служба - Бабешко командовал

артиллерийским полком в той самой армии, где отец был

начальником политотдела, - сколько то внутреннее общее, что

мы называем родством душ. У них были общие заботы и

тревоги, и если отец уходил от мучивших его сомнений в

общественную работу и там, в общении с людьми, находил

удовлетворение и относительный душевный покой, то Бабешко

весь остаток жизни своей посвятил розыскам героев военных

лет. Ему хотелось знать, как сложилась их судьба после войны,

что с ними стало, каковы их дети, получились ли из них

достойные наследники чести и славы своих отцов. Он

обобщал отдельные факты, проводил интересные

наблюдения, делал любопытные выводы.

Еще из - прихожей я услышал их громкие яростные

голоса, поймал отрывки какого-то спора:

- Ты подумай, Макарыч, до чего дошло: выступал я в

институте в День Советской Армии двадцать третьего

февраля. Ну, все было хороню, как и должно. В перерыве в

фойе подходит ко мне один хлыщ этакий, волосы на затылке,

ухмылочка иезуита, смотрит на мои ордена и, не глядя мне в

глаза, говорит: "А ведь все эти игрушки вы получили за

убийство. И вам не стыдно носить? Совесть вас не мучает?" Я

много мерзости видал на своем веку, но такого...

- Надеюсь, вы дали этому ублюдку по морде! - не

выдержал я, входя в комнату: - Здравствуйте, Кузьма

Антонович. Рад вас видеть.

- Представь себе, милый Васенька, у меня в первый миг

было такое желание - дать по физиономии, - продолжал

Бабешко. - Но я воздержался. Руку марать не хотел. Я

набрался терпения и сказал своему оппоненту: "Нет, мне не

стыдно носить мои награды, нисколько не совестно. Да, я

убивал, убийц убивал, тех, которые сжигали людей, ни в чем не

повинных, в газовых камерах, в деревянных сараях живьем

сжигали стариков, ребятишек и матерей, на проводах вешали.

И если б я и мои товарищи вовремя не прикончили этих убийц,

то ты сегодня в лучшем случае чистил бы сапоги денщику

какого-нибудь штурмбанфюрера. А мне очень не хотелось

видеть тебя в такой должности. Мне приятно видеть тебя

студентом, будущим педагогом, сеятелем разумного, доброго,

вечного". Как видите, я был достаточно терпелив и корректен с

инакомыслящим. Только потом неделю целую не мог с постели

встать: сердце протестовало против моего терпения.

Отец выслушал Кузьму Антоновича, разволновался. В

такие минуты он имел привычку ходить по комнате, изрекать

крепкие, хотя и не всегда верные заключения по поводу какого-

нибудь факта или явления, иногда свои мысли подкреплял