Любовь и ненависть

она, сверкая счастливой улыбкой, вдруг оповестила бойко и

торжественно:

- Внимание, сейчас будут вручены подарки.

Она открыла сумочку, достала конверт, и мы увидели

фотографии, те самые, что были сделаны пять лет назад на

даче. Я не ожидал такого сюрприза и был, естественно,

обрадован. Мы тут же достали авторучки и, сделав надпись на

обороте, обменялись карточками.

Марату я написал: "Море любит сильных, смелых и

честных. Будь достоин этой любви". Тогда мне казалось, что в

этих простых словах кроется другой, тайный смысл. А может,

мне в тот вечер просто хотелось говорить о любви и само

слово "любовь" доставляло особенное наслаждение. Ирине я

написал: "Дорогой доктор! Человек - это самое великое

создание природы. Любите человека, оберегайте его".

Не знаю, что ей Марат написал. Мне же он написал не

так, как хотелось, до обидного легкомысленно, словами

популярной песенки: "На память о службе морской, о дружбе

большой". И размашисто расписался.

Зато Ирина написала по-своему кратко, просто и тепло:

"Милый Андрюша, будь счастлив!"

Не всякий умеет желать человеку счастья так искренне.

Марат с Ирой вскоре ушли, а мы с Зоей остались сидеть

на диване. Она спросила, почему я такой невеселый. Я

пробовал возражать.

- Но я же вижу! - убеждала она.

- Это вам кажется. Вы не знаете меня, - не сдавался я.

- Да, верно, я вас не знаю, - скромно согласилась она и,

состроив мечтательно-печальные глазки, сообщила: - А Марат

сделал Ирушке предложение.

Меня точно по голове чем-то тяжелым и мягким

оглушили.

- Когда? - выпалил я и тут же добавил деланно-

равнодушным тоном: - Она, разумеется, согласна?

- Представьте себе - нет, попросила на год отсрочку.

Впрочем, - поправила Зоя, что-то смекнув, - это пустая

формальность: все равно они этот год проведут вместе.

- Почему? - усомнился я.

- Потому что Марат остается в Ленинграде, - пояснила

она, довольная тем, что сообщает мне интересную новость.

- Ерунда. Как Марат может знать, где будет служить.

Распределения еще не было.

- Но он уверен.

Подошел Валерка, неловко поздоровался с Зоей. Пряча

за спину маленькие, немужские руки, спросил, почему мы не

танцуем.

- Не хочется, - ответил я, сдерживая нечаянный зевок. -

Пойдите с Зоей повальсируйте, а я похандрю.

Когда они ушли, я достал фотографии. Ира смотрела на

меня. Мягкие волосы ее рассыпались в сиянии лучей

заходящего солнца. Море бежало вдоль высокого соснового

берега ровное, как степь. По его глади выступали две

торопливые строчки, написанные на обороте: "Милый

Андрюша, будь счастлив!"

- Благодарю, Иринка, постараюсь, если счастье зависит

только от меня.

...Приятные воспоминания растаяли, как первый

полярный день. В сумерках я возвращался на корабль.

Дежурный доложил, что Козачина и Струнов прибыли из

отпусков. Я приказал послать ко мне Козачину. Он явился

тотчас же, подтянутый, возбужденный, с довольной улыбкой в

глазах, доложил, что отпуск провел без замечаний. Я спросил о

здоровье матери.

- Ничего... Лучше стало, - ответил он, не вдаваясь в

подробности.

- А как дела в вашем колхозе? - поинтересовался я.

- Да какие дела? Только-только на ноги начинают

становиться. Года через три, а может, и больше, дела

наладятся, - выпалил он довольно весело и невозмутимо. А

вообще он о своем отпуске говорил скупо и неохотно. Поэтому

я не стал досаждать вопросами.

Зато Струнов подробно рассказывал мне о Москве, о

большом строительстве, о необычном оживлении, о том, что

над столицей витает какой-то "новый дух", но в чем конкретно

он выражается, старший матрос так и не смог мне ответить,

хотя и говорил с откровенной непринужденностью.

- Люди на все другими глазами смотрят, - пытался он

объяснить свои впечатления, и в словах его слышались

оттенки новых мыслей.

- И что это - лучше или хуже?

- Конечно лучше, - ответил он, и по лицу его расползлась

довольная улыбка.

Я предложил ему выступить перед матросами,

рассказать о своих впечатлениях. Его это не очень

воодушевило.

- А я уже рассказывал, так, по-простому. А выступать не

умею, таланта ораторского нет. Пусть лучше Козачина, у него

язык подвешен лучше моего.

- Значит, замечаний никаких не имели? - переспросил я.

- Замечаний никаких, - ответил он краснея, - но грешок

есть. Маленький грешок.

Я насторожился:

- С этого надо было начинать. Ну выкладывайте!

- Был я в ресторане, товарищ пригласил. Можно сказать,

первый раз в первоклассном ресторане. В "Астории" на улице

Горького. Вот это ресторан, скажу вам! С голыми дамами, -

выкладывая он, не очень торопясь, и меня эта нарочитая и

беспечная медлительность раздражала: час от часу не легче.

- Что еще за дамы?

- Да в самом ресторане, по две у каждого столба.

- И действительно раздетые? - переспросил я