Любовь и ненависть

Наконец, когда его акустики доложили, что два корабля

ушли, а третий остался на месте, он не хотел верить и этому

факту: - Не может быть, все три ушли.

И приказал начать движение в сторону базы. Вот тогда-то

его и накрыл серией глубинных бомб третий "охотник". Дальше

нельзя было прикидываться, и он всплыл, признав себя

побежденным.

На третий день к нам пожаловала высокая комиссия во

главе с молодым спокойным вице-адмиралом. Он

обстоятельно беседовал со мной, с Панковым, с Дуневым, со

Струновым, со всеми командирами "охотников" и с офицерами

подводной лодки. Комиссия работала три дня. На четвертый

день она улетела, а вместе с ней покинул Завируху и контр-

адмирал Инофатьев.

Марата судил офицерский суд чести.

Формально он обвинялся в сознательном невыполнении

приказа - не всплыл после "поражения", в фальсификации и

обмане, что косвенно привело к чрезвычайному

происшествию. Фактически же вопрос стоял глубже - о

моральном облике офицера Инофатьева.

На суде Марат держался невозмутимо. Сидел чинно,

скучно. Сосредоточенно выслушал предъявленные ему

обвинения. Изредка с тонких губ его падала полуироническая

презрительная ухмылка. Она появлялась помимо его воли, он

тотчас же гасил ее, стараясь сохранять холодную

внимательность.

Он не смотрел в зал, но, очевидно, ощущал настроение

присутствующих здесь нескольких десятков офицеров, отлично

понимал, что настроение не в его пользу. До офицеров-

сослуживцев ему не было дела.

Получив слово, он начал говорить очень спокойно, глядя

в записи, приготовленные заранее:

- Я не собираюсь оправдываться. Но поскольку здесь

нет защитника, я обязан для восстановления справедливости

защищаться сам. Я виноват. И готов нести наказание именно

за то, в чем виноват. Поэтому я считаю, что совсем незачем

мне приписывать все, что только можно. Зачем понадобилось

ворошить старое - мою службу на Черноморском флоте, за

которую я был достаточно наказан? Зачем приписывать мне

иностранную подводную лодку, о которой я не знал и которая

не имеет никакой связи с моим поступком?..

В зале зашумели, задвигались. Это был шум протеста,

возмущения. Но Марат продолжал в том же духе, четко

выговаривая каждое слово и не отрывая глаз от своих записей:

- Да, я совершил серьезный проступок, мальчишескую

выходку, если можно так выразиться. Я не вовремя всплыл. В

этом моя вина. Я сознаю ее и готов нести за нее любое

наказание. Но сейчас я должен ответить на вопрос: почему я

это сделал? Это трудный для меня вопрос. Не знаю, почему

так случилось... Во всяком случае, злого умысла здесь не

было. Просто меня ошарашило то, что с первого раза нас

обнаружили и "поразили". В сущности, ни я, ни "охотники" даже

не занимались. И мне обидно было вот так быстро кончать

занятия. Хотелось продолжить их, поплавать еще.

В зале снова зашумели, зашикали. Видно было, что ему

не верят. Председатель постучал карандашом по письменному

прибору.

- Вы говорите неискренне, - и, показав в зал

карандашом, добавил: - Товарищи не верят вам.

- Тогда я не понимаю, чего от меня хотят, - буркнул

Инофатьев и, пожав плечами, с преувеличенным недоумением

оглянулся.

- Это плохо, что вы не понимаете, - заметил

председатель.

- Раскаяние, слезы, мольбы? - заговорил обвиняемый

глухо. - Но я уже сказал: я виноват, глубоко осознал и

прочувствовал свою вину.

- Неправда! - сорвалось у кого-то из присутствующих.

Марат умолк. Председатель спросил его:

- У вас все?

Он кивнул.

И тогда с разрешения суда из зала на обвиняемого

тяжелыми камнями посыпались вопросы. Он ежился под ними,

уклонялся, вихлял, шарахался из стороны в сторону, и, чем

больше изворачивался, тем сильнее и точнее падали удары

этих вопросов. Наконец, обессиленный, разоблаченный,

посрамленный, он умолк, раскис, обмяк.

Объявили перерыв.

Решив выступить с обвинительным словом, я попытался

собраться с мыслями. О чем я должен сказать? Надо с самого

начала, как Марат попал в училище, как вел там себя. Нужно

сначала говорить о нем как о человеке, о его моральном

облике. Затем как об офицере. Жаль, что на суде не

присутствует Валерий Панков: он бы многое мог рассказать.

Говорить с его слов - удобно ли?.. Нужно быть кратким,

предельно кратким. Говорить хотят многие, это чувствуется по

настроению зала. Я закончу свою речь так:

"Марат Инофатьев попал на флот случайно, он здесь

чужой. Он недостоин высокого звания офицера флота. У него

для этого никогда не было, нет и не будет призвания, и одной

родословной тут недостаточно. Надо любить дело, которому

служишь. Марат не любит его. Он однажды поверил, что

призвание военного моряка ему передано по наследству. Он

принял его легко, как подарок, как "Победу" от сердобольной

мамаши в день именин..."

Решение суда чести было строгим, но вполне