Любовь и ненависть

осведомленность в житейских делах и событиях всего

побережья на многие десятки миль.

- Семгу глушат толовыми шашками, никто за этим не

следит, - продолжал возмущаться мичман. - Один "деятель"

мне хвастался, что от одного взрыва всплыли больше двух

десятков рыб, в среднем килограммов по десять каждая. Ту,

что покрупней, взяли, а помельче бросили. Как это

называется?

- Браконьерство, - ответил я.

- Вредительство. А другой такой "деятель", бросив

толовую шашку и никого не оглушив, сокрушался: "Сволочи

браконьеры - всю рыбу истребили". Прямо для "Крокодила".

У мичмана Сигеева вздернутый нос на сером,

исхлестанном морским ветром лице, посыпанном едва

заметными веснушками, русые мягкие волосы и внимательные

синие глаза, хранящие рядом с доброй снисходительной

улыбкой гнев и возмущение.

Степенно вынув трубку, он попросил разрешения курить.

- Кури, пожалуйста. Да ты никак на трубку перешел?

- Для удобства. Сигареты всегда сырые. Нам ведь

достается, особенно теперь, зимой. Три-четыре балла за

благодать считается.

- Ну а насчет семьи как? - поинтересовался я.

Он пожал плечами, в глазах замелькало забавное

девичье смущение. "Влюблен", - решил я, а он уклончиво

ответил:

- Для семьи нужна оседлая жизнь. А у меня что - сную,

как челнок, взад-вперед.

Долгим, внимательным взглядом он посмотрел на

фотографию Ирины, стоящую перед ним на столе. Затем

спросил многозначительно:

- Где она теперь?

- Не знаю, Игнат Ульянович. В Ленинграде, наверно.

- Там, на обороте, написаны хорошие слова о счастье.

Ее пожелание сбылось. Легкая рука, значит.

- О, да ты даже знаешь, что на обороте написано!

- Матросы - народ любопытный. Уборку тут у вас делали,

ну и случайно прочитали.

- Сами прочли и боцману доложили, - сказал я, и мы оба

рассмеялись.

Он взял у меня из рук фотографию Ирины Пряхиной,

посмотрел на нее тихими мечтательно-грустными глазами, а

затем попросил совершенно серьезно:

- Андрей Платонович, зачем вам эта карточка? Отдайте

ее лучше мне.

Я удивился необычной просьбе:

- Как это зачем? Память о друге юности. Мы с Ириной

Дмитриевной были друзьями и расстались друзьями. А тебе

она с какой стати? Ты разве с ней знаком?

- Видите ли, - начал он, хмурясь и подбирая слова,

чтобы составить из них туманную фразу, - рука у нее легкая:

пожелала вам счастья - сбылось, пусть и мое счастье сбудется.

Эти слова можно было бы принять за шутку, но в том-то и

беда, что мичман не шутил: об этом говорили его правдивые,

не умеющие лгать глаза.

- Странная у тебя просьба, Игнат Ульянович. Ты о ней

что-нибудь знаешь, об Ирине Дмитриевне?

Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и

вместо ответа произнес обиженно упавшим голосом:

- Значит, не хотите мне счастья желать.

- Да не не хочу, а не могу, пойми ты меня: карточка

дареная, с дарственной надписью. Не имею права. Представь

себе - как бы сама Ирина на это дело посмотрела?

Он был убит моим решительным отказом и все-таки не

хотел терять надежды, настаивал:

- Ну хоть на несколько часов. Завтра я вам верну. Вы ж

говорите, что здесь будете ночевать.

- Хочешь переснять?

- Так точно, - честно признался он.

Меня подмывало любопытство: "Зачем ему

понадобилась фотография Ирины?", но я не стал его донимать

бестактным допросом, понимая, что дело идет о какой-то

глубоко личной, сердечной тайне. Я дал ему фотографию до

утра, и он тотчас же, не теряя времени, сошел с корабля и

направился в поселок, должно быть, искать фотографа.

Проводив мичмана Сигеева до причала, я задержался на

деревянном, пахнущем сельдью помосте и осмотрелся.

Стояла подслеповатая, но далеко не глухая полярная ночь,

порывистый жесткий норд-ост нагнал туч, сплошь заслонил

небо, и в густой темноте, раскачиваясь, зябко мерцали сотни

электрических огоньков, рассыпанных полукругом вдоль бухты.

Гораздо меньшее число огней, золотистых, красных, зеленых,

плавало и колыхалось на поверхности зыбкой студеной воды.

В проливах и за каменной глыбой, прикрывающей бухту,

неистово и устрашающе ревело море, как раненый и опасный

зверь.На кораблях подали команду пить чай. Холодный,

пронзительный ветер особенно располагал к выполнению этой

команды, и я не замедлил спуститься в кают-компанию, где

уже собрались офицеры флагманского корабля. Мы сели за

стол, на котором через минуту появились белый хлеб,

сливочное масло, сахар и стаканы с горячим золотистым чаем.

И в это же самое время радист передал мне следующую

радиограмму: "Капитану третьего ранга Ясеневу. У восточного

мыса острова Гагачий потерпел катастрофу рыболовецкий

траулер "Росомаха". Немедленно выйдите в район катастрофы

и примите меры к спасению экипажа. По выполнении сего

следуйте в базу".

Я приказал дать сигнал тревоги и приготовить корабли к