Любовь и ненависть

- То был ураган, сейчас обычно: штормит малость.

Я догадывался: там, в море, на траулере, был близкий

для нее человек. И еще заметил я один штрих: почему-то

очень пристально, до подозрительности, глядела она на меня.

Я посмотрел в море и, увидев на горизонте синие

силуэты нескольких судов, сказал:

- Вон они, должно быть ваши, возвращаются.

Она обрадовалась. Теплая волна разлилась по широкому

простому обветренному лицу, а глаза оттаяли и заулыбались.

- Наверно, они, - подтвердила женщина.

- Так что встречайте свежими грибками, - сказал я, -

жаренными в сметане. Хороши!

- Чего другого, а этого добра хватает, - согласилась

женщина. - И жарим, и солим, и сушим, и маринуем. Весь год с

грибами да с морошкой живем.

- Любите собирать? - спросил я.

- Здесь-то? Не-е, здесь не интересно. Кабы лес. А то

чудно как-то: и леса нет, а они растут, будто в поле. Не то что у

нас на Псковщине. Пойдешь в лес - благодать одна.

- Значит, не нравится здесь?

Но она не ответила прямо, а может, не поняла меня,

заговорила о другом:

- Докторша у нас жила - вот уж была истинная грибница:

страсть как любила собирать. Уйдет, бывало, на гору, корзину

большую и ведро полные-преполные за один раз приволокет. А

сама и вовсе не деревенская, из города, из Ленинграда...

Удовольствие, говорит, одно грибы-то собирать, отдых

настоящий. Она у нас комнату сымала.

Говорит, а сама искоса на меня посматривает, хитро,

изучающе. Мне неловко было от ее взгляда.

- Одинокая, значит, была, - вставил я лениво.

- Разведенная. А сама красивая. Сколько за ней наших

ухаживало - никакого внимания. На столе у нее карточка

стояла паренька одного. Я все смотрела - глазами на вас

похож. Только штатский, молоденький.

- А как ее звали? - оживился я.

- Ее-то? Арина Дмитриевна.

- Ирина?! Пряхина?! - Я готов был закричать.

- Нет, не Пряхина. Инофатьева, - спокойно поправила

женщина.

- Ну да, конечно, Инофатьева, - вырвалось у меня

торопливо-восторженно. - Она что? То есть где она? Здесь, в

Оленцах?

- Не-е, была здесь, а теперь в Ленинград уехала. Отец у

нее сильно захворал и даже, может, не выживет. Сердце у него

слабое. На войне да на море понадорвал. Он у нее моряк,

адмирал.

Все смешалось и спуталось во мне: радость сменялась

тревогой. Я проговорил вслух сам себе, уже не обращая

внимания на мою собеседницу:

- Дмитрий Федорович... так плох...

- При смерти, можно сказать, - подтвердила она и затем

спросила как-то очень просто: - А вы, часом, не родственник

ихний? Или зять, может?

- Зять?.. Нет, не зять, - машинально обронил я.

- Значит, просто знакомый. Он ведь, отец-то ее, тоже

здесь служил долгое время, потому вы знать должны.

- Да, именно. Я у него служил... - Я взял ее ведро с

грибами, спросил настойчиво, в поселок ли она идет, и

попросил рассказать об Ирине.

Она, конечно, догадалась, сказала с озорцой:

- А глаза, ей-богу, ваши на той карточке...

Мы пошли по тропке к поселку. И спутница моя

рассказывала об Ирине.

- Машенька моя воспалением легких болела - в Завирухе

лежала. Ну, потом поправилась, выписали ее. Забрала я ее из

больницы уже домой ехать, а рейсового нет, запаздывает.

Маше четыре годика было, слабенькая после болезни. Сидим

мы на причале, ждем. А чего ждать? Жди, кажут, у моря

погоды. А тут Игнат Ульянович Сигеев со своим катером в

нашу сторону идет. Я говорю: "Может, возьмете с девочкой?"

Кабы одна, можно и подождать бы. Ну, взял он без слов.

Добрая душа у человека. Забрались мы в его каюту. Уложила я

Машу. И еще с нами женщина едет. Красивая, а глаза

печальные, с синими кругами и будто заплаканные. Сначала

молчали, а потом разговорились. Она врач, оказывается,

Арина Дмитриевна. Расспросила, почему в Завируху ребенка

возили, разве у самих нет больницы? А я ей говорю, больница-

то есть, да врача нет, уехала в отпуск и больше не вернулась.

Обещают нового прислать, да все не находят желающих ехать

в такую даль да в холод - на край света, можно сказать. Тут

серьезный человек нужен, самостоятельный, а не какая-нибудь

вертихвостка. Это я все ей, значит, говорю. Рассказала я ей и о

наших переселенцах, как мы сюда приехали да как нам не

понравилось поначалу. Правду рассказала. А тут и Игнат

Ульянович к нам спустился - это ж его каюта была. Прилег

отдохнуть за синей занавеской в своей конуре. Только не

спалось ему. Заговорил с нами. "Что ж это вы, доктор, недолго

в наших краях задержались?" Это он Арину Дмитриевну

спросил. А она покраснела, на меня поглядела смущенно.

Может, оттого, что я ей про вертихвостку так сказала. "А откуда,

- говорит, - вы знаете, что я доктор?" Нашла, о чем

спрашивать, когда Сигеев все на свете знает. Это он только с

виду такой тихоня. Ну, значит, и с ним разговорились. Игнат-то