Любовь и ненависть

Ульянович возьми ей да и предложи: "Оставайтесь, - говорит, -

Арина Дмитриевна, у нас на Севере. Люди здесь хорошие,

моряки, да поморы, да новоселы. А вы тоже морячка, душа у

вас морская. А врачи нам очень нужны". Я тоже стала ее

упрашивать. Уговорили. Сошла она в Оленцах, у нас

остановилась - мы ей одну комнату выделили, так она и жила у

нас. Врачом работала. Всем очень нравилась - сердечная

такая, внимательная, душевная. Таких, наверно, на свете

немного.

Она замолчала, подходя к крутому спуску: здесь надо

было сходить вниз по камням. Я спускался первым: камни

были влажные и скользкие, откуда-то просачивалась вода.

Оленцы лежали внизу перед нами: их кубики-домики

толпились у бухты, сверкающей гладкой поверхностью,

несмотря на шторм на море. Нет, это был в самом деле

чудесный внутренний рейд, к сожалению, небольших

размеров.

- Как ваша фамилия? - спросила меня женщина, когда

мы спустились в поселок.

- Ясенев. А что?

- Ясенев... Нет, не слыхала. Ничего не говорила Арина

Дмитриевна. А звать как?

- Андрей, - ответил я послушно, как школьник на уроке.

- Андрей... - вдумчиво повторила она. - Кажется, в

тетради есть ваше имя. Определенно есть, упоминается.

И снова меня охватило волнение:

- В тетради?.. Что за тетрадь?

- Да так, - уклончиво ответила женщина, должно быть

жалея, что открыла постороннему чужую тайну.

- Нет, вы, пожалуйста, говорите, - настойчиво попросил я.

- Меня это... - Я хотел сказать "интересует", но сказал

"касается". - Ирина Дмитриевна мой друг. Мы с ней с детства

знакомы. И фотография у ней - это моя. На Балтике

фотографировались - давным-давно.

- Насчет фотографии я сразу догадалась. По глазам. Все

изменилось, а глаза вот как две капли... - продолжала она

говорить, подходя к своему дому. - Когда уезжала Арина

Дмитриевна, часть вещей, какие тяжелые, у нас оставила. И

тетрадь эту. Забыла, наверно. Все по ночам записывала про

свою жизнь. А теперь письмо прислала, пишет, чтоб тетрадь

эту выслали ей в Ленинград и чтоб обязательно в ценной

посылке: "Ничего другого не надо, а тетрадь вышлите". Я,

грешная, прочитала. Захар, это муж мой, говорит: "Не смей,

нехорошо это", а я так думаю - что ж тут плохого? Я, может, и

не стала бы читать, только случайно увидела на одной

страничке свою фамилию. Каждому интересно, что про тебя

другие пишут. Очень интересно: все равно что в книжке. Там и

про Михаила Петровича, и про Дубавина, и про лейтенанта. И

про вас тоже.

Мы остановились у зеленого сборного домика. Женщина

- теперь я знал, что ее зовут Лидой, - сказала: "Вот я и дома".

И уже готова была пожелать мне счастливого пути. Но я

попросил разрешения зайти в дом". В сенях нам встретилась

светловолосая чумазая девчушка с подстерегающими,

темными, как бусинки, глазками, торопливо и несмело сказала:

"Здрасьте", вернее, обронила слово и тут же полезла в ведро

за грибами.

- Это наша Машенька, - представила мать девчушку.

Хозяйка проводила меня в квадратную с одним окном

комнату. Пояснила:

- Здесь вот и жила Арина Дмитриевна. Мы ничего не

переставляем, все думаем, что вернется.

Обставлена комната была скромно: никелированная

кровать - мечта и роскошь прошлых времен, на стене у кровати

вместо коврика шкура росомахи. Столик маленький,

конторский. Угол стены у самой двери отведен под гардероб,

который заменяла драпировка на металлических кольцах,

нанизанных на металлическую дугу, прикрепленную двумя

концами к стене. Две книги на окне и журнал "Нева". Здесь

жила Ирина. Казалось, приди я минутой раньше - и мог бы

застать ее здесь.

- Вы отослали тетрадь Ирине Дмитриевне? - спросил я

хозяйку.

- Нет, не отослала. Так получилось... - начала было она.

- Вы мне покажите, пожалуйста, будьте так добры,

тетрадь ее, - заговорил я как можно любезнее, почти

умоляюще. - Я здесь при вас же посмотрю ее.

- Нет у меня тетради, - вполне искренне ответила

женщина.

- Как нет?.. Где ж она?

- У Игната Ульяновича. Попросил почитать и не

возвращает. Я говорю, послать надо. А он говорит, сам

вышлет. Разве можно так: брал на минутку и не отдает.

Я поблагодарил хозяйку и поспешил на розыски Сигеева.

Игнат Ульянович не скоро вернулся домой: он был на

причале, где разгружали свежий улов. Лишь часа через три я

сидел у него на квартире в трехкомнатном доме, где он жил со

своим заместителем. Обстановка холостяцкого общежития

чувствовалась во всем. Видно, и хозяева не часто здесь

обитали. На столе в комнате Сигеева я увидел портрет Ирины,

переснятый и увеличенный с фотографии, подаренной в свое

время мне. Сигеев попросил ее тогда у меня на время, да так и

не вернул.

- А ведь ты мой должник, - сказал я, кивая на

фотографию.