Любовь и проклятие камня

Соджун еще раз посмотрел на тело мальчика. Ощерившись, тот вылетел из-за угла дома с отцовским мечом над головой, от гнева и ярости не видя ничего вокруг. Капитан не успел перехватить мальчишку. Один из его людей поднырнул под меч подростка. Паренек даже не успел ничего понять, а окровавленная сталь в руках умелого воина наискосок прошлась по его груди, разрывая кожу, сухожилия и кости. От боли, объявшей все его существо, он ослеп и оглох, падая на колени под отчаянный крик матери. Второй удар, проткнувший его со спины, он, скорее всего, не почувствовал.

«Ровесник Чжонку, — почему-то подумал с горечью капитан. —Мальчишка совсем».

Он подошел к телу, отпихнул возившегося около него солдата, закрыл детские глаза, которые смотрели невидящим взглядом в ночное небо.

И тут относительное затишье разорвал отчаянный крик. Одновременно с ним неподалеку ввысь взметнулось яркое пламя. Соджун вскинул глаза. Он прикидывал, где же вспыхнул пожар, как тот самый солдат, убивший мальчика, хмыкнул:

— Добрались и до него. Так ему и надо.

У Соджуна почему-то защемило сердце.

— А где это? — спросил он, не отводя взгляда от столба густого черного дыма.

— Так у бывшего советника, у Пак Шиу, жена у него ве…, — но тут горло сжала железная рука командира, а разъяренные глаза загнали все слова обратно в глотку.

— А ну повтори, что ты сказал? — зашипел, теряя рассудок Соджун.

— Пак Шиу…. Жена у него… из Мин…, — кое-как просипел солдат.

Соджун еще не дослушал до конца, а пальцы уже сами разжались, а ноги понесли вон со двора. Его окликнули, но он не оглянулся. Он вскочил в седло своего жеребца и хлестнул его плетью, чего не делал отродясь. Сердце клокотало в горле, голова горела, и руки, сжимая поводья, охаживали верного коня по бокам. Скакун итак летел, не чуя под собой ног, а Соджун боялся одного — не успеть. Какая-то кучка людей попалась ему по пути, но они брызнули в стороны, уворачиваясь из-под копыт лошади.

Чем ближе был дом бывшего советника, тем сильнее пахло гарью. Соджун, едва не зацепившись макушкой шляпы-чжонрипа[2]за поперечную балку, влетел в раскрытые ворота поместья и соскочил на землю, освобождая клинок из ножен. Во дворе почти никого не было. Лишь несколько неприбранных тел на земле. Около одного из них сидел мальчик лет восьми и плакал, зовя мать. Соджун в два прыжка подлетел к ней. Женщина в белом лежала ничком, только по спине черной лентой змеилась коса. У капитана стражи на миг замерло сердце. Он наклонился и осторожно перевернул тело. Черные мертвые глаза его даже немного напугали. Рабыня была молода, но попала под горячую руку, может как раз во время того, как спасалась с малолетним сыном от стражников. Ни капли крови на светлой одежде, лишь в волосах кровь блестела, точно смола.

Соджун выпустил холодное плечо и еще раз окинул двор взглядом. Потом, схватив мальчишку за плечи и, как следует встряхнув, спросил:

— Где все? Где госпожа?

Мальчик мычал, давясь слезами.

— Говори! — заорал капитан.

Мальчонка так и не смог вымолвить и слова, лишь указал куда-то рукой.

Соджун бросился бежать. У бывшего советника было огромное поместье. Этот участок за особые заслуги перед Отечеством его деду подарил еще Ли Сон Ге[3], основоположник династии Чосон, король Тхэджо. И на что на что, а на подарки и наделы он не скупился. У Пак Шиу даже свой пруд был. Сейчас, обегая все это богатство, Соджун готов был проклясть и деда Пак Шиу, и даже короля Тхэджо. И тут ему наперерез из других ворот выскочили вооруженные луками и самострелами стражники.

«Точно, здесь же двое ворот», — вспомнил Соджун и прибавил шаг.

Видимо, он влетел в задние ворота, те, что были ближе к той улице, по которой прискакал капитан. Там были в основном домики для рабов, хлев, конюшня и прочие хозяйственные постройки. А господский дом находился перед парадными воротами, от которых сейчас бежали солдаты и уже накладывали стрелы в налучи. И вот тут-то Соджун услышал и крики, и плач. И тел было вокруг больше.

— Не подойти к ней, где лучники? — орали в помещении.

Соджун еще не видел всей картины, но уже знал одно — она жива. Поэтому, понимая, что не успевает, опережая всего на волосок стражников, он выбросил верный клинок вперед и ударил по первому самострелу снизу-вверх. Стрела, сорвавшись с затвора, с визгом влетела в потолочные стропила… как раз над головой Елень.

Тогда Соджун ее и увидел.

Она, растрепанная, словно ей пытались оторвать голову, стояла в оборванном нижнем ханбоке. Чья-то безжалостная твердая рука оставила на оголенном белоснежном плече свой черный отпечаток. Правый рукав был пропитан кровью, но то, как она твердо сжимала в пальцах рукоять меча, наводило на мысль, что кровь на рукаве, как и на белоснежной юбке, принадлежала другому. В левой руке она сжимала серп. И клинок, и серп — в крови. Соджун опустил на секунду глаза и тут же понял, почему она не смогла уйти.

В разгромленной комнате супругов, пропитанной запахом крови и вывороченных потрохов, было все семейство.