Любовь и СМЕРШ (сборник)

– Эту историю, – начал Ури, слегка раскачиваясь, словно читая молитву, – рассказал мне посланник Ребе в Марокко. Фамилию называть не стану, но некоторым, – он многозначительно посмотрел на меня, – этот человек хорошо известен.

Перебивать Ури я не хотел, но сейчас, записывая повествование, могу признаться, что ни о каком посланнике Ребе в Марокко слыхом не слыхивал.

– И поскольку, – продолжил Ури, – за мельчайшую подробность можно поручиться головой, все рассказанное есть самая чистая правда, а не какое нибудь там письмо, пришедшее через двести лет.

Он бросил косой взгляд на Велвла, но тот как ни в чем не бывало покусывал собственный пейс, предварительно накрутив его на палец.

– Приближались осенние праздники семьдесят третьего года. Дел у посланника в эту пору выше застрехи, язык на плече не помещается. Однажды вечером без рук, без ног является он под крышу родного дома. Протягивает жене сапоги и уже предвкушает горячий ужин, как вдруг – звонок. В одном сапоге снимает, болезный, трубку, и – оппаньки – Ребе на проводе.

– Стоишь? – спрашивает Ребе. В смысле знаю, мол, как замотан, сочувствую, но держись, держись, Машиах на подходе.

– Стою, – отвечает посланник, а руки инстинктивно по швам, по швам.

– Собирайся, – говорит Ребе, – лети в Эрец Исраэль, найди на Голанах развалины синагоги, что на прошлой неделе археологи откопали, и немедленно восстанавливай. На Рош-Ашана в ней должен молиться хабадский миньян.

– А-а-а, – мычит посланник, – так это, Ребе, ведь две недели до праздников-то. А у меня тут конь не валялся и община за плечами.

– Община без тебя обойдется, – отвечает Ребе. – И поскольку времени, как ты правильно заметил, совсем ничего, вылетай завтра первым самолетом.

Онемел посланник, а что делать? Делать нечего. Закон такой! У нас не демократия, у нас Хабад.

– Слушаюсь и повинуюсь, – отвечает, – а надолго? Жене-то что сказать?

– Скажи, что, даст Б-г, на Йом-Кипур вернешься, – ответил Ребе и повесил трубку.

Долго ли, коротко, но вечером следующего дня посланник приземлился в Израиле и сходу зашуровал по нужным адресам. Ребе знал, кого пускать по следу: спустя сорок восемь часов на раскоп прикатил минибус, из которого вышли архитектор, строительный подрядчик, окружной раввин, представитель Министерства внутренних дел и, конечно, сам посланник. Синагога представляла собой остатки фундамента и обломки колонн. Окружной раввин только присвистнул:

– Да тут работы на несколько лет!

– Ты фитилек-то… прикрути! – ответил посланник. – Мы, понимаешь, на то и рождены, чтоб сказку сделать былью.

– Так прямо и сказал? – усомнился Велвл. – Вот такими вот словами?

– История не сохранила, – сурово отрезал Ури. – Может, такими, может, другими, но за смысл отвечаю. И не цепляйся за придаточные.

Так вот, вечерочком посланник перегнал в резиденцию Ребе смету на миллион с привесом долларов, а утром получил факс с указанием номера счета, на который деньги уже перевели. В полный рост! Так поступает Хабад!

Ури с хрустом распечатал новую пачку сигарет, закурил и продолжил. Сигарета в его руке выписывала затейливые фортеля.

– Работа велась круглосуточно, замирая перед началом субботы и возобновляясь сразу после авдалы. Посланник жил прямо на стройке, в вагончике, еду и свежее белье ему подвозили милосердные хабадские женщины Тверии. Раз в неделю он справлял именины сердца – садился в машину и гнал в Цфат, Окунувшись в микву Ари Заля, посланник расцветал, как иерихонская роза. Ребе звонил каждые два дня.

– Стоишь? – спрашивал он сквозь шорох и шелест заокеанской связи.

– За нами Кинерет, – отвечал посланник. – Отступать некуда!

За день до начала осенних праздников синагога была восстановлена. Восстановлена по-хабадски, то есть окна застеклить не успели, в туалете не хватало унитаза, а вместо люстры висел армейский прожектор, одолженный на неопределенный срок в соседнем батальоне. Но стены, крыша, стулья, молитвенники и свитки Торы в шкафу из лакированного бука стояли на своих местах, а значит – приказ Ребе был выполнен! Литургию Рош Ашана исполнял знаменитый кантор, специально прилетевший из Австралии. Народу набилось столько, что пришлось одолжить все в том же безотказном батальоне с десяток дополнительных скамеек.

Через несколько дней, выступая перед хасидами, Ребе предупредил о нависшей над Израилем опасности.

– Приближаются тяжелые минуты, – сказал он, но за Голанские высоты я спокоен. Сирийская граница защищена.

Спустя десять дней после открытия синагоги началась Война Судного дня. Сирийцы двинули на наши позиции одновременно больше тысячи танков. Посланник потом рассказывал, что частота стрельбы из танковых орудий напоминала пулеметные очереди. Все, что выделялось на поверхности, было сметено заподлицо. Железные черепахи переползли границу, за два часа добрались до синагоги и остановились. Дорога на Тверию была открыта, но по совершенно непонятным причинам сирийцы простояли на месте почти сутки, и за это время Рафуль успел мобилизовать резервистов и подтянуть танки. Объяснить поведение сирийцев не могут до сих пор. Существуют всякие теории, типа десяти оставшихся в тылу израильских танков, которые Асад принял за целую армию. Другие говорят, будто сирийский генштаб не ожидал такой легкой победы и был уверен, что это ловушка. Много чего строчат жирующие на вранье газетные писаки. Но мы-то, мы – знаем правду!!!

Ури приподнялся, расправил усы и гордо выкрикнул в сияющее пространство:

– Да здравствует Ребе – наш повелитель, Ребе – наш учитель, Ребе – святой Машиах!

– Иерихонские – это трубы, – осторожно заметил Азулай. – А роза – она шаронская. Кстати, где находится синагога? Если в Кацрине, то я знаю это место. Там сейчас молится марокканский миньян.

– При чем здесь Кацрин! – Ури стряхнул пепел с пиджака и ловким щелчком вбросил окурок в урну. – Она прямо против Цфата, только на Голанах. Зимой, когда воздух прохладен и нет дымки, ее можно увидеть с могилы Ари Заля. Ему бы не понадобилось заниматься ремонтными работами, произнес бы заклинание, лахаш , – и тучи рассеялись. Во весь рост!

– Да, – торжественно промолвил Велвл, – Ари Заль – это была голова! Нынешнее поколение по сравнению с ним просто пятка, покрытая заскорузлой кожей.

– Но и у пятки есть достоинства! – ответил Ури. – Для гордыни нет места. Какая у пятки гордыня? А Ребе, как хороший сапожник, сшил для нее красивую обувь. Словно знак, что не все пропало, что будущее – прекрасно.

– Типа Золушкиных башмачков? – хмыкнул Велвл.

– А Золушка кто такая? – спросил Азулай.

– Ну-у-у, – протянул Ури, – жена одного амстердамского раввина. Круто выделялась на почве благотворительности.

– Да, – подхватил Велвл, – особенно по части обуви. Просто бегала по Амстердаму за босыми сиротками. Как отыщет, сразу обувку покупает.

– А сама-то жила в бедности, хоть и жена раввина, – завелся Ури, – муж только в синагоге сидел, обучался, а там не зажируешь. Такая вот традиция в этой семье была. Отец Золушки все достояние на благотворительность распустил, оставил дочери лишь грандиозные стенные часы с боем. Огромного милосердия был человечище.