Любовь и СМЕРШ (сборник)

Велвл замолк, и на террасе стало тихо. Солнце поднялось чуть выше, и сквозь сияющую дымку проступил Кинерет. Терракотовый склон Галилеи опирался на его влажную голубизну, в белой полоске на стыке с трудом угадывалась Тверия.

Азулай взболтал в стаканчике остатки кофе.

– Совсем остыл. Вместе с моим энтузиазмом доверять рассказам о чудесах. Хотя этой притче я склонен поверить. Тут больше психологии, чем мистики. Кстати, Велвл, а откуда берутся верные свидетели? В смысле – умеющие оживлять. И сколько таких наберется – трое, четверо?

– А настоящая история не нуждается в большом количестве показаний. Для получения Торы хватило одного Моисея…

– Моисея, говоришь… – Азулай поправил кипу и улыбнулся. – Давно хотел спросить, вот ты бреславский хасид, да?

– Да, – скромно, но не без гордости подтвердил Велвл.

– И ты действительно веришь, будто письмо, полученное несколько лет назад, написал рабби Нахман? Моя простая сефардская голова такого не принимает. Или он не умер в начале девятнадцатого века, или письмо фальшивое!

– Кто сказал, что он умер? Сам рабби Нахман объяснил: «Не плачьте, я просто перехожу из одной комнаты в другую». А из соседней комнаты не только слышны голоса, но и письма вполне доходят.

– Ну что ж, ты вполне соответствуешь определению верного свидетеля. По крайней мере, одного из мертвых тебе удалось оживить. Поздравляю!

– Принимаю поздравления. Возможно, в общепринятом смысле рабби Нахмана не существует, но для нас, его хасидов, он такая же реальность, как эти горы.

Велвл повел рукой от охряных предгорий Голан через Кинерет, намереваясь завершить движение у вершины горы Мерон, но на его пути возникло неожиданное препятствие в виде шляпы Ури. Шляпа покатилась по полу, и Велвл сконфуженно бросился ее поднимать.

– Ладно, чего уж там, – Ури обдул шляпу и осторожно водрузил ее на прежнее место. – Плюйте, плюйте, плюйте… Раз хабадник, значит все можно.

– А что, у смерти есть еще смысл, кроме общепринятого? – вкрадчиво поинтересовался Азулай. – Интимный такой, для внутреннего пользования?

– Это зависит от того, в какую комнату ты открыл дверь, – глубокомысленно произнес Велвл. – Вернее, какую из дверей сумел рассмотреть в тумане бытия.

– Ты меня запутал, – Азулай поправил кипу. – Двери, комнаты, туман смысла. У вас, ашкеназим, просто каша в голове. Чрезмерная мудрость опустошает. Насколько у нас проще! Как рав Овадия сказал, так и правильно.

– Правильно – это как приближенные объяснили, что рав сказал, – Ури облокотился на стол, – у вас не правление праведника, а диктатура секретариата. Вот за покойным Баба-Сали никто не бегал с разъяснениями. Сам говорил и сам объяснял.

– Много вы знаете про Баба-Сали, – усмехнулся Азулай. – Хотите историю, которую я слышал от очевидца, его секретаря? Но предупреждаю – без насмешек. Тут все правда, ненормальные поклонники давно умерших раввинов еще не успели всунуть свои длинные языки. Почти все участники до сих пор живы, любую подробность можно проверить.

– Давай, – милостиво разрешил Ури, снимая локти со стола. – Тем более, твой черед рассказывать. А за ненормальных поклонников ответишь. Придет Машиах – расстреляем.

Я бросил взгляд на Эди. Восток – штука тонкая…

– Баба-Сали отплыл из Марокко в Хайфу на исходе субботы, – словно не услышав последней фразы, неспешно начал Азулай. – Обычно рейс занимал двое суток. К изумлению команды, Хайфа показалась на горизонте следующим утром. Вс-вышний не захотел утомлять праведника морским путешествием и сократил для него путь.

Спустившись на берег, Баба-Сали попросил секретаря немедленно нанять телегу.

– Поспеши, мы отправляемся в Цфат. Город в опасности.

Секретарь давно научился не задавать лишних вопросов. Через час телега со скромными пожитками праведника миновала пропускной пункт порта. Баба-Сали, погруженный в учение, шел следом. В книгах он не нуждался, все необходимые тексты всегда стояли раскрытыми перед его мысленным взором. До самого Цфата праведник прошел пешком, словно не заметив тягот горной дороги.

– Абуя, – несколько раз обращался к нему секретарь, – присядьте на телегу, отдохните немного.

– Каждый шаг по Эрец Исраэль – величайшее блаженство. Неужели я уступлю его бессловесной скотине?

Пристыженный секретарь слезал с телеги и шел рядом. Но очень скоро силы его иссякали, и он снова забирался на облучок. До Цфата путники добрались глубокой ночью. Баба-Сали сразу ринулся в микву Ари Заля. Окунувшись несколько раз в кромешной темноте, он поспешил к синагоге. Дверь оказалась запертой на массивный проржавевший замок.

– Найди сторожа и попроси отпереть. Если не захочет, скажи: рабби Исраэль Абу-Хацира требует передать ему ключ под личную ответственность.

Секретарь отправился искать сторожа по ночному Цфату, а Баба-Сали приступил к молитве.

Заспанный сторож долго не мог понять, чего от него хотят.

– В этой синагоге давно не молятся, – наконец выдавил он, – все, кто проводит там больше получаса, – умирают. Городской раввин запретил впускать в нее кого бы то ни было.

– Рабби Исраэль Абу-Хацира, – грозно произнес секретарь, – требует передать ему ключ под личную ответственность.

– Как, сам Баба-Сали? – смутился сторож. Но ведь он живет в Марокко.

– Мы только вчера приехали, – пояснил секретарь, принимая ключ.

Стояла глухая середина ночи. В этот час, под перепуганный вой собак, на поверхность выходят демоны наказания. Прижавшись к склону горы, Цфат беспокойно спал; лишь иногда из-за плотно прикрытых дверей доносился детский плач или голос женщины, разговаривающей с мужем.

– Ты останешься за порогом, – произнес Баба-Сали не допускающим возражений голосом, – и переступишь его только по моему сигналу. Что бы ни случилось, внутрь не заходи.

Проржавевший замок долго не поддавался, наконец дужка со скрежетом отворилась. Баба-Сали зажег свечу и напомнил секретарю:

– Чтобы ни случилось, оставайся снаружи. И не гаси свечу, ни в коем случае не гаси свечу.

Из-за двери потянуло сыростью и холодом, непонятно откуда налетевший ветерок задул пламя. Баба-Сали налег всем телом на дверь и протиснулся в образовавшуюся щель. За дверью стояла кромешная тьма – как видно, все окна в синагоге были наглухо заколочены. Секретарь зажег свечу и, прикрывая ладонью огонек, поднес руку к проему. Баба-Сали с несвойственной ему быстротой, бросился внутрь, к шкафу для хранения свитков Торы. По донесшемуся из темноты скрипу секретарь понял, что створки распахнулись, и в ту же секунду синагогу озарило голубое сияние. Баба-Сали выхватил из шкафа свиток, метнулся к биме – возвышению посреди зала, развернул свиток и принялся читать вслух. Сияние окутало Баба-Сали, словно вода ныряльщика; сквозь его плотный кокон с трудом можно было различить очертания человеческой фигуры. Прошло несколько минут, голос наполнил старое здание до самой крыши, но слов секретарь не различал. Эхо металось из угла в угол, будто преследуя голубые лучи, испускаемые сиянием. Звук боролся со светом, желтый огонек в руке секретаря выглядел смехотворно, и он несколько раз порывался его погасить, но, вспомнив предупреждение, сдерживался.

Сияние начало ослабевать, оседая вокруг Баба-Сали, словно пена, и вскоре превратилось в голубой круг на полу. Внезапно круг разомкнулся, превратившись в ленту, и ринулся к дверному проему. Столкнувшись с огоньком свечи, лента отпрянула и ринулась обратно в синагогу. Совершив несколько кругов по залу, она скрылась в шкафу, озарив его изнутри голубым светом. Баба-Сали продолжил чтение, и через несколько минут сияние исчезло.

– Теперь можешь войти, – произнес Баба-Сали, обернувшись к секретарю.

– Что это было? – спросил секретарь.

Баба-Сали отрицательно покачал головой.

– Лучше тебе не знать. Эрец Исраэль – сердце мира, а Цфат – сердце Эрец Исраэль. Нынешней ночью мы избавили еврейский народ от большой опасности.