Любовь и СМЕРШ (сборник)

– Идиот, – буркнул один из них. – Он нас еще и наградит!

– А если они станут сопротивляться? – крикнул я. – Там же много молодых мужчин и парней.

– Кто будет сопротивляться, – усмехнулся второй. – Эти клопы? Да они пикнуть не посмеют.

– А вдруг посмеют, – настаивал я. – Увидят вас пьяными, к тому же всего двоих. Навалятся всем скопом, и поминай, как звали.

Полицейские остановились у входной двери, в их глазах тупо зашевелилось опасение. Тогда я предложил:

– Зачем вам все? Я притащу воришку – его и убивайте.

– А ты знаешь, как его отыскать? – с подозрением спросил первый полицейский.

– Думаю, что знаю.

– Тогда почему раньше не сообщил? – насупился второй.

– Только сейчас сообразил.

– Ну, пошли. И если обманул, берегись, получишь по первое число.

Пока мы шли к домику напротив, ужасные сомнения закрутились в моей голове. Имею ли я право так поступить? А вдруг полицаи ограничились бы только угрозами и никого бы не стали трогать? Что весит тяжелее на весах справедливости: верная смерть одного ребенка или возможное убийство сорока взрослых? О-хо-хо, дай вам Бог никогда не стоять перед таким выбором!

Помог мне полицай, перед входной дверью он вогнал обойму в винтовку, передернул затвор и объявил:

– Значит так, если через пять минут на выводишь воришку – я открываю огонь. Мне все равно, сколько жидов уложить, одного или сотню. Пусть знают, как воровать литовское сало!

Я вырвал из забора перед палисадником самую большую штакетину, ворвался в комнату, где видел мятущуюся тень, и стал бить в потолок. Через пять-шесть ударов он обвалился, мальчишка упал, чуть ли не мне на голову, я схватил его за шиворот и вытащил на улицу. Они пошли за мной, подлые убийцы, с губами, блестящими от сала. Один из них поднял винтовку и прицелился в мальчика.

– Отпусти жиденка, – приказал он мне, – и отвали в сторону.

Не знаю, что на меня нашло, будто смерч внутри поднялся. Одним прыжком преодолев расстояние между мной и полицейским, я вырвал винтовку из его рук. Меня спасло то, что он был пьяный и соображал медленно. Винтовка сама повернулась у меня в руках, приклад уперся в плечо, я разом вспомнил, чему меня учили на русских курсах ОСОВИАХИМ, отыскал пальцем курок и … выстрелил.

Полицейский с раздробленным черепом рухнул на мостовую, я повернул ствол в сторону другого. Тот с искаженным от ужаса лицом, уже поднимал к плечу свою винтовку, но я оказался проворнее.

А потом все происходило словно само собой. Не одну тысячу раз я мысленно возвращался к тем минутам и до сих пор не могу понять, как сумел моментально принять единственно правильное в той ситуации решение. Словно свыше вложили в меня понимание, добавили разума.

Я схватил оторопевшего ребенка за руку и опрометью помчался к забору, окружавшему гетто. Одна из досок была давно подготовлена и едва держалась на гвоздях, я сорвал ее с места, мы пробрались через дырку и побежали к моим полякам.

У них в подвале мы просидели полгода, платить за убежище было нечем, но хозяева держали нас уже не из-за выгоды, а из жалости. Себя жалели…. Гетто потихоньку уничтожалось, и поляки хорошо понимали, что идти нам некуда. А если нас схватят и начнут пытать, у кого мы скрывались, то… За укрывание евреев расстреливали всю семью, от мала до велика.

Осенью сорок второго года поляки передали мальчика настоятелю монастыря бенедиктинцев, а меня отвели на заброшенный лесной хутор, к своему дальнему родственнику. Там я дождался Красной армии.

В Шауляе не осталось ни одного еврея, жить на этой земле, пропитанной кровью невинных жертв, я был не в силах. Монахи после небольших пререканий отдали мне мальчика, и когда война закончилась, я вместе с ним перебрался в Польшу, а оттуда в Израиль. Мальчика я усыновил, и Дов, Иосиф, на самом деле брат Натана, оттого то анализы и оказались положительными.

Реб Гедалия закашлялся, вытащил из кармана коробочку с таблетками и попросил:

– Будь добр, принеси мне воды.

Взяв в правую руку пластиковый стаканчик, он раскрыл морщинистую ладонь левой, внимательно оглядел лежащие в ней таблетки и отправил их одним движением в рот.

– Мудрость в нашем возрасте, – заметил реб Гедалия, запив таблетки, – заключается в том, чтобы знать, какие лекарства носить с собой.

Он замолк. Сиреневые сумерки окутали крону сикоморы, а нас, сидящих на скамеечке, окружила плюшевая темнота.

– О встрече Велвла с Ханохом Вайнштейном я умолчу, – произнес реб Гедалия. – И о первом разговоре двух братьев, Дова и Натана, тоже не скажу ни слова. Иначе получится рассказ не о чуде, а чувствах, и тут каждый в состоянии представить, что и как произошло.

Реб Гедалия смолк, мастерски выделяя паузой суть. Подступала ночь, ровная, как огонек керосиновой лампы. Я терпеливо ждал, не торопя рассказчика.

– Человек ничтожная песчинка мироздания, – наконец сказал он, зябко потирая руки. – Откуда же берется в нем нахальство панибратски взирать на деяния Господни и бесцеремонно рассуждать о чудесах с таким видом, будто он понимает, как они устроены?

Беззащитное создание

Посреди субботней молитвы ко мне подошел габай нашей синагоги.